Форум

От автора

Это новый, третий по счету рассказ серии рассказов «Семейные ценности или Очаровашка», где мы вновь возвращаемся к «идеальной семе Ивантеевых».
Хочу выразить огромную благодарность моим друзьям, без которых ничего бы не было.

С уважением, т. Иванов.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск,
улица Большая народная, 17, кв 4
6.50, 3 июня 2015 год, среда

1

Виктор проснулся с криком в холодном поту.
Очнувшись, он не мог понять, где он, что произошло с ним – крепкий сон давно был редкостью, но это что он видел, было больше чем сон – то была явь. Явь, похожая на отрывающую ноги акулу, на атаку пикирующего бомбардировщика, на молоток в морду, на «Резню бензопилой в Техасе», на оживший кошмар, кошмар, что ты так хотел, но не мог забыть.
Сидя на разоренной кровати, Виктор, долго приходя в себя.
В этот момент он был похож на выжившего в кораблекрушении, словно только-только удалось выплыть на поверхность, глотнуть свежего воздуха, поверив что остался жив. Только вокруг вместо безбрежного океана и обломков ушедшего на дно корабля, была наполненная тишиной, привычная с детства квартира.
Это был его дом.
Дом в полном смысле этого слова.
Эту, некогда кооперативную квартиру, купили его родители, когда его, Виктора, не было еще на этом свете. Здесь все было знакомо и, почти не изменилось, с самого детства.
В этой квартире он рос вместе со своей сестрой Валентиной, только он был послушным и прилежным мальчиком, отличником в школе и любящим сыном, а его сестра росла склонной к авантюрам задирой и непоседой, что с ранних лет пыталась показывать матери свой вздорный характер.
Из этой же квартиры ходил в детский сад, в школу, в ней со злой шутки в адрес мывшей полы Вальки – родилась его, Виктора, тайная страсть.
Он тогда болел, Валька тоже болела, но это не освобождало ее от обязанностей по дому, а Виктор был окружен со всех сторон заботой, а болевшая наравне с ним Валентина, должна была помогать матери заботиться о Викторе. Мать была категорически против уколов и таблеток, считая верным лечить народными средствами, горячим молоком с медом, молоком с маслом, горячей картошкой да «горчицей в носки». Вот после молока с маслом Виктора и вывернуло, а в гости должен был заглянуть Толик, лучший друг, но главное внук Феоктистовой В.К. – самой лучшей на планете учительницы и давней подруги матери – нельзя никак было опозориться, показать что не убрано!
То, что Валентине было гораздо хуже, чем Витечке – ничего не значило: в доме должен быть идеальный порядок!
Вот она и драила ковер, а Витечка возлежал на подушках в кроватке.
С тех пор и пошло.
Слова Толика разорвались в его душе термоядерной бомбой. И с тех пор Виктор испытывал неимоверное желание унижать и страдать родную сестрицу, попутно заставляя ее заботиться о себе.
Это стало его страстью.
Желание тайно издеваться и заставлять страдать других, а главное заставлять родную сестрицу Валентину, всякий раз самому оставаясь не при делах, быть хорошим и прилежным мальчиком, примерным учеником, любящим сыном превратилось в потребность, вошло в его гены и стало неотъемлемой частью положительного со всех сторон Виктора.
Поначалу ему доставляло дикое удовольствие мелко гадить, а после больше всего нравилось нагло и бесстыже смотреть в глаза сестре, зная, что именно он, заварил эту кашу, а она ничего не могла ему предъявить.
Так продолжалось долго, всю школу и опять же из этой квартиры они – брат и сестра - вышли во взрослую жизнь.
Виктор, пользуясь поддержкой своей первой учительницы и старой подруги матери Феоктистовой Веры Константиновны, поступил в университет на педагогический, окончил его с отличием, привел в эту же квартиру невесту Настю, а через восемь месяцев у них родился их ненаглядный Женька.
Валентина же, покинув отчий дом, отправилась искать счастье «на югах», в Столице, исчезнув из его жизни на несколько лет.
И тогда, не смотря на начало работы, на женитьбу – по настойчивой рекомендации и протекции «такая девочка! Такая хорошая девочка, Витя, присмотрись!» матери – на рождение сына в его жизни стала появляться пустота.
Рядом не было сестры.
Рядом не было никого, кто мог бы ее заменить, не было ее типажа, а глумиться и издеваться над другими, ему было не интересно и отвратительно мерзко. То был бы чистой воды садизм, а он хотел подчеркнуть свою доброту...
Как же он обрадовался, увидев одним осенним вечером Валентину на пороге их квартиры. Видимо она очень преуспела в своих поисках и начинаниях! – так она вернулась не одна, а с трехлетней дочерью Надькой – мелкой, замкнутой, молчаливой.
Почти копией себя.
Какой же у Валентины был тогда побитый вид... какое же тайное наслаждение Виктор получил, рассматривая ее в дверной глазок!
Настя, его мать были против ее возвращения, но ведь Виктор всегда был добрым и не смог отказать сестре.
И они стали жить вшестером.
Все вроде вернулось на круги своя – Валентина, покорно и безропотно тащила на себе хозяйство, дачу, где-то работала, «воспитывала» криком и матом дочь, заботилась о Викторе, а Виктор наслаждался моментом.
Все было хорошо, только их идеальная, любящая, дружная, всем на зависть, семья Ивантеевых... такая идеальная семья, постепенно стала рассыпаться как карточный домик.
Одиннадцать лет назад вновь ушла и не вернулась Валька... правда оставив вместо себя выросшую, семи лет от роду, Надьку.
Девять лет назад ушли Настя и Женька.
Пять лет назад внезапно, объявившись на миг, Валька вернулась и вновь исчезла, забрав с собой Надьку.
Четыре года назад умерла мать.
Теперь от семьи остался только он, Виктор.
И воспоминания.
И поиск той, кто мог бы заменить и Вальку и Надьку, той, кто вновь позволит ему почувствовать себя добряком.
Тут, в его квартире.
В его мире.

2

Застонав от пронзившего виски спазма, Виктор повалился назад на мокрую подушку, закрыв глаза, долго-долго массировал себе виски.
Голова разрывалась от боли, мучительно хотелось спать но... он не хотел, не хотел туда, в черную пучину сновидений, как порой отличник не хочет из-за хулиганов ходить в школу, ведь стоило провалиться в бездну сна как вновь приходили они... словно призраки из его любимых фильмов ужасов, и он оказывался среди них...
Молчаливых, безжалостных, воспитанных, интеллигентных, а в сути кровожадных зверей, но там, во сне были не хищники и не монстры, там были люди. И не в лесу, не в пустыне, не в готическом замке и не в тюремных застенках – тут, в их квартире... в большой комнате, что другие именовали «залой».
Он не хотел быть с ними!
Он был не такой как они!
Он был другим!
Он был хорошим!
Он изо всех сил сопротивлялся злу, что подобно эмбриону Чужого рвалось из его груди, ведь он следил за внешним обликом идеальной семьи и никак не мог дать повода усомниться в них, не имел права опозорить семью!
Но, что бы Виктор не делал, он все равно, каждый раз оказывался там...
Почему?
Почему?
Почему?
Почему?
Потому!
Потому!
Потому!
Потому что ему это было НАДО!
Виктор ненавидел, страшился этого в себе, всегда боялся признавать, он бежал от этого, он готов был себя всего когтями выскрести лишь бы избавиться от ЭТОГО, но его тайная страсть давно стала его неотъемлемой частью и, чтобы он не делал, он знал что никогда не сможет от нее избавиться.
Когда была жива мать, было проще – она гладила его утром, за завтраком, по голове, желала хорошего дня, а вечером они разговаривали или часто молчали о минувшем дне, и все как-то отступало, уходило прочь, и он оставался со своими мыслями и тайными желаниями.
Мать знала о них, но он же был ее сын! Ее самый лучший и единственный сын и она никогда ничего ему не говорила.
Он знал, что она знает, испытывал неловкость и смущение но... это только добавляло красок и чувств.
К тому же у них была идеальная семья, и все это оставалось за закрытыми дверями квартиры.
А когда ее не стало, демоны полезли на свет.
Он топил, давил и привязывал их, говорил умные слова и ненавидел насилие, презирал себя и не мог ничего с собой поделать, а после долго-долго отмывался в ванной – он был мерзок сам себе, давал зарок, как когда-то клялся октябренком на звездочке, но вскоре все повторялось заново.
Ему было НАДО!
Виктор боялся и страшился этого; страшился, что уже не хватает сил контролировать себя, что может взорваться и случиться страшное и... поэтому ему нужно было найти если не сестру, то «лицо ее замещающее».
Чтобы было все, как и всегда, хорошо.
…Незаметно для себя он вновь заснул, и стоило лишь на пару секунд закрыть глаза и тьма, космическим экспрессом, потянула его прочь от света, увлекая все глубже и глубже в черную пучину.
Ивантеев тонул, беспомощно хватаясь руками, беззвучно крича и пуская пузыри, глотая и глотая соленую, до слез воду.
А достигнув дна, Виктор вновь оказался там, среди своих, в их квартире...
Дату, время и даже погоду за окном Виктор запомнил в точности: то был вторник, 28 декабря 2004 года, на часах было без десяти десять вечера. За окном мело.

3

Толкнув воображаемую дверь, Виктор оказался в их квартире, в зале – точнее большой комнате.
Свет в комнатах был выключен и единственное освещение это тусклый лунный, прибивающийся сквозь занавески, блеск.
Блеск скальпеля в холодном свете операционной.
В квартире было очень, просто невероятно тихо: Виктор слышал дыхание каждого, слышал дыхание спящего кота.
Сделав шаг, он вошел в большую комнату, и теперь все взрослые были в сборе.
Его мать – положив руки на колени, сидит на табуретке около пианино; она как всегда молчалива и делает вид, что происходящее ее не касается.
Его жена, Настя, одета по-домашнему, со следами не смытого «праздничного» макияжа что-то ожесточенно кричит. Последний их год совместной жизни жена кричала очень часто, что заставляло его конфузиться и уходить. Но в этот раз Настя кричит не на него – ее слова адресованы Валентине, его сестре, что пока молча стоит у входа в комнату. Валентина только пришла с работы, еще не успела раздеться, только сняла верхнюю одежду и разулась. Виктору эта сцена напоминает один случай из их детства, но события развиваются стремительно, и нет времени отвлекаться, тем более супруга не смотря на поздний час, кричит все громче – словно чья-то рука постепенно увеличивает ей, словно магнитофону, громкость.
Он знает эти слова наизусть.
Они словно отпечатаны на стенах, потолке, словно выжжены на всем его теле, впечатаны прессом в мозг.
«Твоя девочка сегодня очень плохо себя вела»!
«Твоя девочка помешала моему Женечке»
«Твоя девочка испортила всем праздник!», после следует ее любимая, отрепетированная до надрыва фраза «Ты и твоя девочка мешает нам жить!».
Настя как всегда говорит о ней исключительно в третьем лице.
Девочка это семилетняя Надя, его племянница, дочь Валентины, сейчас молча ждет в коридоре.
Виктор знает, что она очень провинилась, но в этот момент Настя поворачивается уже в его сторону и кричит, кричит очень обидные слова.
«Твоя сестра тебе дороже нас! Это ты позволил ей жить с нами!»
«Это ты позволил ей вернуться!»
«Это ты во всем виноват!»
«Ты виноват в его слезах!» постоянно тыча пальцем в закрытую дверь их комнаты, откуда доносятся нервные всхлипы.
Виктор молча стоит у серванта, совершенно не слушая слов жены.
Не слушать у него отлично получалось еще с самого детства, когда в одно ухо влетало, в другое вылетало, и он спокойно мог думать о своем.
Он знает все, что она скажет.
Сейчас он думает о сыне, о семилетнем Женьке, о том, что он скоро его потеряет, но самое главное он думает, что могут подумать об их идеальной семье, услышав крики Насти и звуки «того-что-сейчас-начнется» другие подумают о них плохо.
Этого его волнует не меньше чем «то-что-сейчас-начнется».
Но «то-что-сейчас-начнется» манит его гораздо сильнее.
Все же он заставляет себя отвлечься от мыслей, переводит взгляд на свою сестру, что рывком выхватывает из темноты коридора дочь, сопровождая переполненным яростью «дрянь, паршивка», отпускает ей первый подзатыльник, приправляя его грубой нецензурной бранью, выпихиват «девочку» в центр залы.
Виктор знает что сейчас «девочка» будет жестоко наказана и он, Виктор, примет в этом самое непосредственное участие.
От этого ему противно и мерзко.
Но он ждет этого, испытывая дикое нетерпение.
Ему чуждо насилие, но его руки и совесть чисты - с его стороны насилия не будет.
Он будет только смотреть, чувствуя, как заполняется пустота.
Все сделают злые они, а не он Виктор.
Виктор, как и всегда, останется в стороне, он знает, но никому не скажет что «девочка» совершенно не виновна, но, тем не менее, она будет строго наказана за свой проступок.
Из ступора его выводит крик жены.
«Что ты молчишь?! Тебе что, сказать нечего?!» орет ему Настя.
«Выпори, спусти с девочки шкуру!» продолжает бесноваться супруга, обращая свои крики к Валентине. Та стоит с отрешенным видом, словно ей нужно выпить стакан отвратительной настойки и перед этим она собирается с силой.
Валентине уже все равно – прикажи ей Настя убить, четвертовать и сжечь, она сделала бы и это. Она явно что-то задумала и происходящее ее совершенно не интересует. Но все равно она «входит в состояние».
Виктор знает, что сестра всегда замирала перед «тем-что-сейчас-начнется».
Ему с каждой секундой становиться все тяжелее и тяжелее дышать.
Воздух теперь напоминает обойный клейстер, и его легкие словно набиты песком и досками, совершенно невозможно сделать полный вдох и он больше похож на выброшенную на берег рыбу.
И ведь он знает, знает, что будет дальше... и именно он, Виктор, скоро процедит «девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...» и после его слов Валентина будет метаться в поисках ремня и потом начнется это.
Это он видеть не хочет.
Он всегда хотел зажмуриться, закрыть глаза, спрятаться но... но, даже превращаясь в сороконожку, он не мог закрыть все глаза и все уши, чтобы не видеть, не слышать, не знать, о наполнившем комнату ужасе...
До «того-что-сейчас-начнется» остается еще несколько мгновений, и он так и не может для себя решить чего хочет больше: чтобы это скорее началось и никогда не заканчивалось или этого никогда не было?
Виктор никогда не может решить для себя точно.
Сомнение и моральные устои, борьба противоположностей и желание быть справедливым разрывают его на куски. Виктор хочет, чтобы провинившаяся была жестоко наказана, но это плохо!
И ведь в их идеальной семье никто никогда никого не бил, хотя в свое время Валентина так противилась воли матери и он, тоже разрывался от противоречий промолчать, но всякий раз рассказывал о залетах и фокусах сестры, умолкая и исчезая за мгновение до ее появления, после терзаясь от своего поступка.
«Девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...» произносит Виктор, и его кошмар поглощает его целиком.
Но он ему нужен, тем более она, Валентина, тут и... и не нужно себя сдерживать, не нужно ничего бояться – ни звука не проникнет за эти стены, никто ничего не узнает.
Тем более они его заставили.
Тем более она, Валентина, виновата, как и всегда, а он должен из-за нее страдать! Но сегодня «виновата» мелкая «девочка».
Ему нет до этого дела – кто из них виноват.
Главное есть объект.
И были противоречия.
И «девочка» будет наказана.
Пока Валентина мечется в поисках ремня, Виктор вспоминает события минувшего дня.

4

Все началось еще в обед, когда Настя вернулась в ярости из детского сада, вернулась с провалившегося с треском утренника, где ее ненаглядный сынок Женька опозорился, растянувшись во весь рост у всех на глазах, под смех родителей и детей.
К тому утреннику – последнему в детском саду для их выпускной группы – каждый родитель хотел, чтобы именно его ребенок выглядел круче других, и Женька пошел на праздник в костюме Зорро, что заказывали через Интернет.
Виктор помнил все разговоры и причитания жены – Настя очень хотела, чтобы ее сынок выглядел оригинальней всех, а Виктор эту идею считал бредом. Костюм был дорогущий, шел долго, Настя каждый вечер истерила, что не успеет вовремя, но все обошлось, и Женечка был великолепен.
Шляпа, плащ, сапоги и, конечно же, шпага!
Настя была очень счастлива, видеть сына в таком наряде.
«Женечка завтра будет самым красивым!»
«Женечка будет лучше всех!» твердила она как заведенная, предвкушая глупые лица других «тупых мамаш». Они тогда все выпендривались друг перед другом, покупая детям безумные наряды, заказали видеосъемку, вбухали кучу денег в оформление группы и зала, ругались на собраниях с заведующей, воспитателем по поводу сценария утренника – каждый хотел видеть своего ребенка главным на том празднике.
И все как всегда портила Валька, что не ударила палец о палец и мелкая Надька, что ходила с Женькой в одну группу, на утренник пошла в старом - времен СССР - праздничном, когда-то сшитом из портьеры платье со скомканным нечто похожим на снежинку.
Снежинку!
Вырезанную из листа бумаги снежинку.
Виктор знал, что племянницу в ее наряде засмеяли все! Воспитатели, родители других детей, детвора.
Среди того великолепия, купленного родителями детям, нарядов, она была с бумажной снежинкой. Без прически, даже почти без обуви.
В нее тыкали пальцами, отворачивались.
Нищая.
Беженка.
Блаженная.
Сирота.
Уродка.
А ведь ту снежинку делала и пришивала сама Надька, когда Валентина отплясывала на новогоднем корпоративе.
Виктор помнил ее отчаянное старание – оно запало ему в душу и не давало покоя. Как в детстве не давало покоя настойчивое старание сестры не подчиняться матери.
Виктор знал, что на утреннике Надьке не дали подарка, ведь ее мать не сделала денег, знал, что родители других детей вообще не хотели пускать плохо одетую племянницу на праздник, чтобы фотографироваться не мешала.
Виктор знал, что когда водили хоровод или чего-то там еще, Надька запнулась, и из за этого Женька сбился, споткнулся, наткнулся на двоюродную сестрицу, упал, разревелся, порвал костюм, сломал шпагу Зорро, и вообще видео было испорчено и праздник скомкан и фотографии не получилось и...
Он знал и представлял все до мельчайших деталей.
Настин вопль и во сне, пробиваясь сквозь заливавший всю комнату студень, разрывал ему мозг, а что было тогда!
Придя из Универа домой ближе к вечеру, он до самого возвращения сестры слушал вопли жены – а на работе она оборвала ему телефон.
Виктор морщился, хотел что-то сказать, но нет, Настя кричала и кричала, захлебываясь, словно «псы до рвоты» и в голове у него звучала «Охота на волков» «обложили меня, обложили – гонят весело, на номера!
И уже он хотел кричать в ответ, но вязкий студень забивал ему рот, и только раздиралась Настя «Кого пригрел?! Кого кормим за мой счет! Сколько можно их терпеть! Ты знаешь, что эта паршивка сегодня Женечку и нас с тобой осрамила?! Знаешь? Да, тебя же там не было, а я со стыда провалиться была готова! На меня все тыкали пальцами, в меня тыкали, а не в твою любимую сестрицу и ее гадину дочь! Так паршивка еще в кадр полезла – я ее оттуда за ухо! За ухо вытащила!» орала Наталья, но Виктор знал, что на деле едва сдерживающую слезы Надю вывела за руку и усадила на стул воспитательница.
Вечером же, в комнате он молчал, устав от криков, молчал, не слыша, что отвечала Валентина – ни в одном сне он не мог разобрать ее слов, он и лица ее толком не видел, молчал, словно судья перед обвинительным приговором, ждал, пока выскажутся обе стороны.
Только за этим началось самое страшное.
«Девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...» но прежде он заставил «девочку» извинилась перед его сыном. К тому времени заплаканный Женька вышел из комнаты и сидел в углу на стуле, надувшись и отвернувшись ото всех.
И Виктор заставил ее выйти и молить о прощении.
На коленях.
Перед всеми, но главное перед Женькой.
«Не вижу искренности! Она лжет! Она не хочет раскаиваться! Она не чувствует себя виноватой!» - звучало в его ушах.
Девочка стояла на коленях долго, очень долго, но Женька так и не захотел ее прощать.
«Лгунья, маленькая хитрая лгунья! Ты будешь наказана! Ты плохо просила прощенье!» «Ты не хочешь извиниться!» «Ты недостаточно хорошо и убедительно просила прощения и значит, ты не раскаиваешься, поэтому должна понести справедливое наказание!»
«Девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...»
«Девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...»
«Девочка должна быть наказана... Валя, накажи ее...»
Он это сказал!
Он, а не Валентина, не Настя, не мать.
Он.
Но он не мог не потребовать наказания.
И не мог молчать.
И не мог после смотреть как Валька, поставив дочь на колени посреди залы, перед Женечкой и Виктором с Настей, схватив ремень зло, с ненавистью, молча порола ее, заставляя ту заливаться слезами.
«Мало тебе! Мало! На тебе! На! На! Ты мне всю жизнь испортила!» «Получи! Получи! Получи!»
Это было слышать невыносимо – он не знал и не хотел знать, сколько это длилось, но после Виктор вновь заставлял рыдающую племянницу опять на коленях опять просить прощения.
И Женька опять никак не соглашался ее прощать.
«Велите подать розги!» прозвучала как приговор фраза из сказки «Черная курица, или Подземные жители», когда обезумевшая Валентина поймала корчащуюся на полу дочь, и порола ее, порола «до полного раскаяния».
Он, долго молча смотрел на это.
«Достаточно. Евгений, мирись с Надей и иди спать.»
Тогда Виктор не узнал своего голоса.
К тому времени, почему то в комнате не было уже никого – был только он, Виктор.
И была тишина: пугающая, черная, глухая.
Виктор знал, что Женька и Настя все равно остались недовольными, а он стоял и стоял, не в силах шевельнуться, не в силах себе признаться, что это ему так понравилось, и он так давно этого хотел «этого» своей сестре, но вышло ее дочери.
Но он не мог показать своей радости ведь интеллигент, преподаватель и с детства хороший мальчик.

5

Будильник прозвонил десять и он очнулся.
Но только на сей раз не было чувства от ужаса пережитого кошмара.
Наоборот, он знал, как повторить его.
Он знал, как вернуть Валентину или "лицо, ее замещающую".
Как вернуть себя и отдать новой Валентине накопленную за годы доброту.
Теперь он точно знал как.
Но для начала нужно было позавтракать.