Форум

(Описание сна...)

Визит Льва Толстого.

- Ну, пап, ну пожалуйста, ну не надо ремень. Напишу я это сочинение по долбанному творчеству, этого долбанного Толстого. Ну, па, ну пожалуйста. - тянул подросток, желая избежать столь болезненного и неприятного наказания.
- Ты посмел назвать творчество гениального русского писателя, величайшего мудреца и совесть земли русской долбанным? - вскипел отец ещё больше, вынимая из шлиц черный, узенький, очень болючий ремень - да как у тебя твой поганый язык повернулся только произнести такое? Ты хоть что-то толковое сделал в своей жизни, кроме того как из рогатки воробьев стрелять, стекла в школе мячом бить, да в чужие сады за яблоками лазить? Паразит! Недоумок! Стыдобища моё! Снимай штаны и быстро. Только ремень может хоть на время образумить тебя.
- А сочинение конечно напишешь, как миленький, напишешь. Вот выпорю тебя, пойдёшь на чердак и напишешь. И пока не напишешь, не уйдёшь с чердака. Это понятно?
- Ну, папа - выдохнул пацан, понимая по опыту прошлых подобных разговоров, что всё бесполезно и принялся медленно стаскивать с себя клетчатые, желто-оранжевые, порванные на коленках штаны, с многочисленными карманами и полосатые красные трусы.
- Не тяни! Живее! Раньше ляжешь, раньше встанешь - строго произнес отец, помахивая ремнем прямо перед носом отрока.
- И дрянь потом всю эту соберёшь - громыхал отец, вытряхивая содержимое карманов потомка.

***

На чердаке, лежал на животе, на соломе, белокурый, ясноглазый, босоногий, с совершенно дикой, но модной в мальчишечьей среде прической, в красных полосатых трусах-семейниках, такой же полосатой майке и накинутой на неё желтой рубашкой, мальчишка по имени Митя. Перед ним лежала открытый учебник литературы на страницах творчества Льва Толстого "Кавказский пленник" и довольно помятая тетрадка. В зубах у мальчишки была изрядно погрызенная ручка, но глаза его хоть и смотрели в книгу, но видели в ней явно фигу, а пальцы грязных рук со сломанными ногтями, беспрерывно почёсывали изрядно пораненную, красную, горячую задницу, всё в рубцах и шрамах, которых не могли полностью прикрыть даже трусы-семейники.
- Да ну его, сочинение это - думал мальчишка - батяня сказал, что пока не напишу сочинение, то домой не смею возвращаться, вот я и не вернусь. Батя же так велел? Он же не сказал: "чтоб вечером сочинение было готово, иначе снова снимай штаны и на диван!" Не сказал. Ну я никуда и не уйду. Солома есть, спать можно, одеяло старое, бутылку воды и кое-что пожрать я заранее заныкал , переконтуюсь и тут. И в школу не буду ходить. Вообще не буду. Нужен мне этот Толстой, черт его побери. Тут и помру, на чердаке этом. И они потом все пожалеют, да поздно будет, вот.

- Толстой этот, подумаешь. Давно уж ласты склеил, а тоже мне...ещё что-то воображал из себя, сочинения по тому, что он там наклепал пиши, мучайся. Да разве он вообще нормальный чувак? Написал какую-то хреновину, чего и понять невозможно, хоть всю голову сломай - вслух возмущался пацан, продолжая чесать напоротую задницу, которая горела и болела так, словно он ею в костер уселся.
- Из-за этого Толстого, чтоб ему уже в гробу перевернуться, страдает ни в чём не повинный пацан - пожалел себя Митька и искренне пожелал Толстому гореть в аду и как можно дольше.

Тетрадка однако сама собой заполняться не спешила. На чистом, белом листе, корявым мальчиковым почерком была написана только дата - 15... 2018 года.

Внезапно разговор Митьки с самим собой прервал резкий раскат грома. Полил проливной дождь. Крупные капли ударяли и били по крыше, смывая с неё всю грязь, налипшие листья и стружки с предыдущего ремонта. Молнии одна за другой ударяли о крышу, грозя взорвать дом и сарай. Огненное зарево сделало помещение ярким и светлым, но это был свет, который страшнее любой тьмы. Громко и отчаянно залаяла Жучка в будке. Окошко, которое было, как решил Митька, плохо закрыто, распахнулось само собой и потоки воды принялись заливать всё, что было в помещении, обходя почему-то стороной книгу и тетрадь. Мальчишка вскочил на ноги и бросившись к окну, принялся закрывать его. Жуткий свет потух, но радовался Митька рано. Темноватый, освещаемый до сих пор тусклым фонариком чердак снова внезапно озарился ярким светом сверкнувшей, огненной молнии. Митьке стало по-настоящему страшно. Отчаянно лаяла, призывая на помощь собака.

Забыв о том, что отец запретил ему являться в дом без сочинения, Митька уже было бросился было к лестнице, чтобы бежать отсюда подобру-поздорову, унести ноги от этих молний, которые одна за другой освещали небо, пусть даже под суровый батин ремень. Ему уже не хотелось умирать на этом чердаке, он даже не подумал, насколько больно бьет ремешок по уже напоротой попе, которая горит, болит и молит о прохладной воде и успокоении.
Внезапно его уши различили мягкий, мужской, негромкий голос:
- Куда ты бежишь, постой, спасибо тебе, мой голубчик, ты же в меня новые силы влил, дал мне возможность старые косточки размять. Да и давненько уже ты меня в жизни возвращаешь, не даёшь умереть и валяться бесполезной грудой костей.

Митя, услышав голос, вначале испугался ещё сильнее, подумав, что у него просто глюк от страха и одиночества, но внезапно, среди сверкающих молний, бьющих в стекло потоков дождя и раскатов грома, перед мальчишкой возникла старческая, величественная фигура и лицо, которое он явно где-то видел.
- Кто вы? - испуганно спросил Митя, с ужасом замечая, что лестница, которая вела с чердака в дом рухнула на пол в кухне, и упокоилась бесполезной грудой деревянных, старых палок. Митька оказался в западне...
- Я вас знаю? - подозрительно спросил Митя, волнуясь о том, что в самом деле ему надлежит сдохнуть на этом чердаке, потому как вылезти через окно с израненной попой, значит обречь себя на перелом ног, рук, позвоночника или головы.
- Надо было писать в тетради, только не сочинение, а... - додумать Митьке не дали.
- Конечно же знаешь, я твой ангел-хранитель и по совместительству писатель земли Русской, Лев Николаевич Толстой - представился бодрый старец.
- Ты меня снова возвратил к жизни, как это было и весной, спасибо тебе. - и писатель отвесил парнишке поклон.
- Я? Ты что охренел?! - забыв о вежливости и решив, что он сошел с ума, вырвалось изо рта пацана.
- Ты. Именно ты. Дмитрий Антонович Плоскогонов - неторопливо произнес Толстой, поглаживая свою бороду.
Ничего не понимая, Митька вылупив глаза смотрел на писателя, решая насущный вопрос или он сошел с ума или это ловкая мистификация и кто-то так шутит над ним.
- Вы же давно умерли! - выкрикнул Митька.
Раньше Митька не верил ни в Бога, ни в черта, ни в домовых, ни в приведения, ни в духов, но сейчас он готов был поверить во что угодно и искренне раскаивался, что у него нет ни креста, ни осинового кола, ни чеснока, всёго того что он слышал краем уха, что может прогнать нечистую силу или спасти его от сглаза, наваждения, зла и соблазна.

- Это верно, я вроде как скончался уже много-много лет назад, но знай, что я не умер весь и не умру, пока меня помнят те, кто живут на этой земле, а меня, Слава Богу, ещё кое-кто помнит. И все мы так, пока нас помнят, говорят о нас, неважно хвалят или ругают, негодуют или прославляют, воспевают или проклинают, но если делают это с душой, обращаются к нам, говорят с нами в надежде, что мы их услышим, мы и живы. Только это лишь дает нам силу. А ты, мой мальчик, так говорил обо мне, так яростно желал мне гореть в аду, что это дало мне много сил. А другой мальчик, в другом городе, так же ругал Гоголя. И ещё одна женщина на другом конце земли проклинала Достоевского. А на митинге некий оратор прошёлся по Горькому. Вот мы и собрались теплой компанией, сели чайку попили, закусили пирогом с осетриной, обсудили прежние времена, поговорили о том, как живет народ в России любимой нашей, что вообще на белом свете делается, поудивлялись многому, кое-что не поняли, кое-чему огорчились, кое-чему испугались, чему-то порадовались, над чём-то посмеялись, ну так это ж не беда. Потомки наши сделали много того, что было нашей мечтой и что казалось сказкой. Только вот спорить, мы там уже не спорим. Совсем. Это здесь на земле мы слепые и глухие. Лежит скажем на дороге камень, мешает нам пройти, а мы не знаем что это камень и до хрипоты спорим, думаем, а что это такое на дороге - может столб, может слон, а может сундук с золотыми монетами...

Речь Толстого лилась гладко и на этой раз Митьке не пришлось напрягать свой ум, чтобы понять о чём говорит писатель и что он хочет сказать.
- А за сочинение ты не беспокойся. Оно тебе само напишется. То есть ты сядешь писать и напишешь, так что 5 получишь - произнес Толстой и погладил его по щеке. Рука была сухой и жесткой, но теплой и Митька понял, что это не наваждение, а явь...
- Я? 5? - удивлению Митьки не было предела.
Получить по русскому языку и литературе 3 было для него недосягаемой мечтой, получал он всегда лишь колы и двойки, за что постоянно расплачивался своей собственной задницей, а тут 5... да он вообще косноязычий! Болван - так и никак иначе, называет уго учительница Мария Алексеевна...
И тут мальчишка осекся. Он вдруг понял, что будет писать и как. Мысли сделались ясными и оставалось только взять ручку и начать писать то, уже что готово пролиться из души на бумагу. И ему не придется вымучивать слова или рыться в библиотеке в произведениях критиков, пытаясь написать хоть пару более-менее связных предложений.
- А как вообще там? - немного заикаясь, спросил пацан.
- Ну как сказать тебе... люди тут думают, что мы или навечно ушли в небытие или в аду, то есть на кипящих маслом сковородках кричим от боли или в раю находимся, по саду дивному ходим, воду из прохладных ручейков пьём, плоды сочные да сладкие едим, гадают, решают, думают, пишут... Считают, что плохие идут в ад, а хорошие в рай, но это не так. Кто-то себя избранным народом вообразил и решил, что если он парится в зной в жарком лапсердаке, то попадет в рай, кто-то думает, что если молиться по 5 раз в день да войной на неверных идти, кто-то считает, что ежели не бить поклоны то в ад попадёшь...ну что же за глупости? Нам смешно глядеть на подобную возню человечков и жалко их..да и нет никаких котлов их мы себе в своих фантазиях рисуем...
- А на самом деле, единственное что даём нам жизнь после смерти, дает нам силы и энергию, это только мысли, чувства и эмоции тех, кто живет тут под голубой крышей этого мира и чем они эти чувства и эмоции ярче в живущих, тем более полно живет и дышит, если можно так сказать, тот которого похоронили. Это и ничто иное на самом деле наш воздух, вода и пища после смерти.
- И кто же живее всех живых? Дедушка Ленин? - хохотнув, спросил Митя, хотя смеяться ему уже хотелось меньше всего, ему стало страшно, ведь он окончательно понял, что всё что происходит с ним это не сон или игра воображения и всё то что говорит ему Лев Толстой, чистая правда.
- Слаб дедушка Ленин, болен, еле шевелится, не очень то его помнят, но и не умирает окончательно, потому как всё ж не совсем позабыт-позаброшен.
- А живее всех живых, бодрее всех бодрых, сильнее всех сильных, это Адольф Гитлер. Его помнят, любят и ненавидят, но мало кто к нему равнодушен. И идеи его - я сейчас не говорю, хороши они или плохи, полезны или чудовищны, но они живы и вполне, так сказать, действенны. А значит, ты сам уже понимаешь, что сильнее всех это Гитлер.
- Как? - Вскричал Митька и изо всей силы хлопнул кулаком о деревянный стул - Гитлер значит живее всех живых, а мой прадед, который с ним сражался и погиб подо Ржевом в 22 года, нет? Моего прадеда в честь которого меня назвали, умер, а Гитлер проклятый, значит жив? А справедливость?
- Нет никакой справедливости, мальчик мой, вообще нет - погладив Митьку по голове, тихо произнес Лев Толстой и покачал головой - я тоже при жизни этого не понял, не сразу и ТАМ примирился, но увы это так...
- Но ты, родной мой, вместо того, чтоб стучать тут и кричать, можешь дать сил и своему прадеду. Возьми его фотографию, ордена, медали, письма с фронта и не только сам почитай, но и ребятам знакомым покажи, напиши о нем в школьную газету, расскажи о его подвиге, вот и поможешь ему, дашь силенок, хоть немножко, как ты дал их мне...

В комнате стало тихо, Лев Толстой исчез, как будто его тут не было и только теплота его объятия говорила о том, что Митьке не померещился его визит. На улице всё ещё бушевала непогода, но Жучка успокоилась и Митька, забыв обо всем на свете, удобно устроившись на животе, укрылся одеялом и принялся бодро и без напряжения, строчить сочинение, которое назавтра, конечно же, удостоилось оценки 5 и искренней похвалы строгой учительницы!

Конец.