Форум

Андрей сидел в машине и курил, чуть приоткрыв окно. Он всегда больше всех прочих любил это время года, которое длилось считанные дни и приходилось, как правило, на самую середину весны: первое тепло, едва зеленоватая дымка на деревьях и кустарниках, какое-то необычайно ласковое, приветливое солнце, но, главное, воздух! — сам воздух дышал жизнью и внушал оптимизм — юношеский, почти ребяческий, когда, кажется, вся жизнь впереди, и верится, что всё — всё! — будет хорошо.
Андрей невольно усмехнулся, вспомнив свои ежегодные восторги и глядя в окно.
Ну, вот она, дымка. И вот оно, солнце. И воздух - да, свежий…
С детской площадки доносились голоса и смех малышни, периодически прерываемый окриками мамочек:
«Руслан, ну, сколько раз говорить!…»
«Варя, куда, куда пошла?!!Сейчас же вернись!».
Раз пять мимо, скользя каждый раз взглядом по окнам машины, промчался на скейте пацаненок в зеленой ветровке. Шли люди. Изредка доносились обрывки разговоров проходящих мимо…
«Мимо…» — Андрей усмехнулся, и, затушив окурок, достал из пачки ещё одну сигарету.
Домой идти не просто не хотелось, — ноги не шли туда. Он знал, что увидит, переступив порог квартиры: жену, упорно отворачивающую лицо, надутые губенки младшенькой и спину «тезки» — старшего, 11-летнего Андрея. Он редко называл сына по имени; как-то сложилось, что Андрей-младший сделался Тезкой…давно, а теперь — и вовсе в другой жизни.
— Не многовато ли Андреев в доме будет? — смеясь, спрашивал он жену, но она настояла на имени первенца.

____________

Тот день не задался с самого утра. Сначала, — они ещё не успели встать, нежась в кровати воскресным утром, — раздался противный телефонный звонок, и жену выдернули на работу: кто-то не вышел на смену.
— Ну, конечно: больница без тебя рухнет, — пробурчал он в ответ на извинительный чмок жены. — Ага, ещё и в лоб, как упокойника… — но этого жена уже не услышала: входная дверь через секунду захлопнулась.
Кое-как сварганив завтрак, — готовка никогда не входила в число его любимых занятий, — Андрей отправился поднимать детей:
— Граждане тунеядцы и школьники, подъём! — скомандовал он, открыв дверь в детскую.
— Па, куда сегодня махнем? — со своего «второго яруса» свесил лохматую голову Тезка.

— Без мамы не интересно, — Андрей скорчил кислую мину, — а мама убежала на работу. В лучшем случае вернётся завтра утром.
— А в худшем? — донеслось с «нижнего яруса».
— Завтра вечером, — не сдержал вздоха Андрей и уже бодрее прибавил: — Подъём, а дальше разберёмся.
Сразу после завтрака Тезка, по-быстрому с кем-то созвонившись, усвистал.
— А ты пару по истории исправил, шалопай? — запоздало крикнул Андрей.
Из прихожей раздалось что-то нечленораздельное, а через несколько секунд аккуратно хрустнул язычок дверного замка, возвестив об убытии шалопая.
Младшенькая захихикала, а Андрей скорчил грозную мину, рассмешив её ещё больше.
Пока они собирались «немножко прошвырнуться», пошёл дождь, и гуляние было заменено мультиками.
А потом позвонил Якимов, сообщил, что поставщики продинамили-таки с расходниками, и работа встала.
— Ладно, распускай всех по домам, завтра будем разбираться, — буркнул в голосящую трубу Андрей и тут же отбился; смотреть мультики категорически расхотелось.
Он вышел на кухню, налил коньяку и залпом выпил.
— Па, ты где? — раздалось обиженное из комнаты.
— Иду, маленькая, иду! — «па» побрел комнату изображать веселье.

__________

Андрей вытянул из пачки последнюю сигарету.
В течение последующих двух суток он невольно по минутам прокручивал и прокручивал в голове события того дня. Но сейчас дальше вспоминать уже не мог.
Только почувствовал, — сейчас, физически ощутимо почувствовал, — как тогда обдало уличной прохладой лицо, когда он выскочил из подъезда, не сразу поняв даже, что по-прежнему идёт дождь...
Через десять минут он вышел из машины и медленно направился в сторону своего подъезда.
Когда они ложились, Андрей впервые за эти три дня попытался поговорить с женой, но попытка была пресечена на корню. Глядя мимо мужа, женщина произнесла в пространство:
— Если бы я не видела, что ты искренне раскаиваешься, я бы немедленно собралась и уехала с детьми к матери. Сейчас мне сказать тебе больше нечего.
Повторить попытку Андрей не рискнул, ни в тот вечер, ни позже.

Эпизод 3

Той ночью, когда он пытался поговорить с женой, Андрей проснулся в три часа: на светящемся в темноте циферблате настенных часов было ровно 3:00. Сна как не бывало. Он долго лежал, уставясь в серый потолок. Мыслей не было. Было пусто, — так, словно никого в этом мире больше нет. И ничего. Только он да этот, нависший над ним, холодный потолок.
Жена спала беззвучно, с головой укутавшись в одеяло. Его всегда в глубине души раздражала эта её манера, — единственный минус, который он находил за своей женой за все 12 лет их брака. Но сейчас он был почти рад этому. Даже на неё спящую, ему было бы стыдно смотреть. Все эти дни чувство стыда не оставляло его. Мешая…нет, не мешая, а делая невозможной попытку подойти к детям и хотя бы попробовать объясниться.
Единственное, как ни странно, к чему Андрей спокойно и даже равнодушно относился, это к предстоящей разборке с владельцем BMW, да и та откладывалась.
В понедельник после работы он подошёл к первому подъезду, где предположительно проживал этот человек и вежливо поинтересовался у старушки, сидящий вместе с облезной болонкой на лавке под «козырьком». Старушка воодушевленно и подробно представила всю информацию: этаж, № квартиры, ФИО и даже возраст, присовокупив, — нагнувшись и опустив руку ниже сиденья лавки:«Вооот с таких пор его знаю!»
Андрей представился зашуршавшему домофону и, не вдаваясь в подробности, сообщил, что он по неотложному делу к Валерию Вячеславовичу; домофон хмурым женским голосом ответил, что «Валера улетел сегодня в командировку, а вернется, наверное, в среду-четверг», и шуршание сейчас же прекратилось.
Сопровождаемый заинтересованным взглядом старушки и сонным — престарелой болонки, Андрей отправился к себе, обернувшись и взглянув на BMW: надпись видна была издалека.
Пока брел до подъезда, поймал себя на странной мысли: господи, как бы хотелось оказаться сейчас на чьём угодно месте, лишь бы не торчать в собственной шкуре, и позавидовал даже той древней, обшарпанной собачонке, мирно и беззаботно сидевшей с хозяйкой на лавочке…

…Голос жены прозвучал отчетливо и, как ему показалось, очень громко, хотя говорила она почти шепотом:
— А ты знаешь, почему они написали это на машине?

Проснулся он в четверть десятого. 45 минут, как должен был быть на работе. Ни детей, ни жены дома уже, конечно, не было.
Порадовавшись, что почти сам себе начальник («царь и бог»), позвонил Якимову и предупредил, чтоб его до завтра не ждали.
Несколько минут простоял под обжигающе холодным душем, и, наскоро выпив кофе, вышел из дома.
До подмосковного городка, где жила мать и где он родился и провёл детство, было около часа езды; благо, в это время пробок туда не было.

Знакомая, совершенно не изменившаяся за все годы улица, разве что деревьев вдоль тротуара стало меньше, а те, что остались, изрядно постарели.
Перед поворотом во двор подумал, что не был здесь пять лет; мать изредка приезжала сама, — не чаще раза в год; внуки к ней не стремились.
Запоздало вспомнил, что надо было бы хоть что-то взять к чаю.
Купив в ближайшем магазинчике торт и бутылку лёгкого полусладкого вина, а у бабульки, стоявшей у входа с баночками солений, оба имевшихся в наличии чахлых букетика ранних бело-желтых нарциссов, он подъехал к дому, в котором жил до 17 лет. И в первый раз подумал: а что, если её нет?ушла по магазинам, к приятельнице? — даже не позвонил, дурак…
Второй этаж…Новенькая металлическая дверь… Андрей усмехнулся: ковер и ГДР-вский обеденный сервиз на 12 персон украдут?
…На лице матери было почти неуловимо мелькнула радость (Андрей не был уверен), но, главным образом, явственно отразилось недоумение — в высоко поднятых и так же, как и раньше, тонко выщипанных бровях, в голосе и даже уголках губ.
— Андрюша! Ты как здесь?!
— Да вот заехал...
В единственной комнате «однушки» ничего не изменилось: натертый «воском» блестящий шифоньер, «богато» уставленный хрусталем и ГДР-вским сервизом на 12 персон сервант, его узкое кресло-кровать в углу, а в керамической коричневой вазе на подоконнике, как и во времена его детства, стоял букет фальшивых цветов.
Даже обои были точно того же ядовито-голубого цвета, разве что орнамет покрупнее… Андрей не был здесь семь лет.
Только диван был другой, и он почему-то испытал облегчение, тут же, почти мгновенно осознав, что приехал напрасно. Смысла ворошить прошлое и задавать вопросы женщине, которая была его матерью, ему уже не хотелось.
Они пили чай, разговаривая «ни о чём», даже натянутости будто бы не ощущалось, и Андрей был рад этому.
— Андрюша… — голос матери вдруг сделался укоризненным, лицо скорбным, а глаза упрямо уставились в полупустую чашку. — Ты семь лет не был на могиле отца...
— И не хочу, — спокойно ответил Андрей.
— Андрюша! — мать возмущенно вскинула голову. — Так нельзя!
— Да ну! Нельзя?
— Нельзя!
Всё спокойствие Андрея в мгновение ока разлетелось вдребезги:
— Может быть, тебе объяснить, отчего же так?!
— Ты уже раз пытался! — в голосе матери слышалось явное негодование. — Скажите на милость! Неженка какой! Ремня он, видите ли, отцу простить не может! Накормлен, напоен, одет…Ты, что, был позабыт и позаброшен?! Всё не хуже, чем у людей!
Андрей засмеялся. Не быстрым и коротким смешком, не горькой полуулыбкой-полусмехом, а так, словно бы ему рассказали очень хороший анекдот, который раньше ему слышать не доводилось.
Мать изумленно и молча смотрела на него.
— Андрей, — в голосе матери уже зазвучала откровенная тревога, — ты сошёл с ума?
Так же внезапно, как и начал, он прекратил смеяться и взглянул на мать.
— Нет, мам. Не сошёл. Не волнуйся. Хотя смешного здесь, действительно, мало. Чего смеяться, когда сын не может смотреть на руки отца, потому что эти руки несут такую боль и такое унижение, после которых не знаешь, как, вообще, дальше... А мать, в то время, как её ребенок орет благим матом от боли, моет посуду, если ребёнок орет в комнате, а если действо происходит в кухне, то мама в комнате пылесосит ковер. Что-то, значит, ты всё-таки чувствовала, мама. Или это шумовое сопровождение было призвано дезинформировать соседей? Или просто берегло твои уши более приятными твоему слуху звуками? А?
— 3акончил? — он видел: раздражение клокотало в ней и готово было хлынуть наружу; она еле сдерживалась.
— 3акончил.
— Так вот что я тебе скажу. Твой отец всю жизнь работал, как вол. Ты, чистоплюй, работаешь в костюмчике и белой рубашке, а он всю жизнь проработал в горячем цеху. Ты знаешь, что это такое? И он каждую копейку приносил в дом...
— И что?! Это давало ему право по малейшему поводу хвататься за ремень?!
— По малейшему?! Ты был послушеный и смирный, как агнец? Двоек не носил, не срывал в школе уроков? А нарочно разбитое окно в кабинете директора школы? А изрезанные шины на мотоцикле соседа?
— Ах, ты…Шины у Генннадия Иваныча вспомнила и стекло…А ты знаешь, за что было то стекло и за что те шины?
— А это важно?
— Ну, конечно…Не важно…Важно, что за них деньги потом были
плОчены... — Андрей грустно усмехнулся.
— Представь себе, да! Важно, что плОчены! Тебе не понять…
— Где уж мне…Мам, а скажи, неужели может быть не важным, что ребёнок готов болтаться где угодно, сколько угодно и с кем угодно, лишь бы не идти домой, потому что он стены этого дома видеть не может, вот этот вот сервант со всем его сверкающим содержимым и этот вечно натертый до кошачьего блеска шкап, который ты полировала чаще, чем разговаривала со мной?
— Ну, знаешь ли, я тоже работала, а не прохлаждалась! И, что, дом в чистоте содержать не надо? А тебя, между прочим, вырастили и выучили!
— Нет, спорить не буду, — устало произнес Андрей. — Голодом меня не морили, пропитание по помойкам, как Шарик, не добывал, в стужу бос и наг не ходил…3а это спасибо. Но с другой стороны, я ж и не просил меня на свет производить, а вы люди взрослые были, понимали, что на ребёнка тратиться придётся…
Мать возмущенно фыркнула и демонстративно отвернулась к окну.
— А что касается «выучили», то я еле дождался, пока школу кончу. И не уехал я отсюда в вуз поступать, а на крыльях улетел. И, заметь, как-то же без ремня его умудрился закончить на «хорошо» и «отлично».
— Да! И мы гордились тобой, я и отец…
— Да не мной вы гордились, а собой. Только не понятно, за что конкретно…А, хватит…Всё по кругу, как обычно… — Андрей встал. — Ладно, мам. Поехал я. К своим. Домой. Я позвоню.
Неловко наклонился, дежурно прикоснулся губами к её щеке и вышел. Мать не сказала ни слова, и до двери провожать не пошла.

Сев за руль, он почувствовал, как дрожат руки. Вспомнил, что курил в последний раз перед тем, как подняться к матери.
Она не позволяла дымить в квартире даже отцу, — «ковер, обои пропахнут!» — и тот выходил на лестничную клетку. А за найденные у сына сигареты или учуянный матерью запах, каждый раз жестоко порол сына.
Андрей с наслаждением глубоко затянулся и посмотрел в окно. Место, где всегда стоял старый соседский ИЖ с коляской было теперь занято новенькой «Ауди».
…В тот день Ленька Долгих — лучший друг Андрея с детского сада, сосед по парте и даже по подъезду, пришёл в школу только к третьему уроку. И Андрею показалось, что глаза у него красные. Ленька был весь какой-то взъерошенный и сам не свой.
Насилу дождавшись перемены, Андрей потребовал объяснений.
— Гена Рыжика сбил. Нарочно, — угрюмо выпалил Ленька.
— Что?! Насмерть?!
Рыжик — небольшой песик породы двортерьер — жил в их дворе около трёх лет. Откуда он взялся, не знал никто, но во дворе его полюбили все — даже сварливые старушонки на лавках. Поскольку кормили Рыжика всем двором, он вскоре раздобрел и стал лениться даже гавкать, проявляя изрядное рвение только в вилянии хвостом.
Ему сколотили знатную будку, крышу которой покрыли куском рубероида, а Петька Амбросимов из дома напротив, увлекавшийся выжиганием, изготовил табличку:«3десь живёт Рыжик», и вместе с отцом прибил её над «дверью» в рыжиково жилище.
Но была у Рыжика одна скверная черта: он имел обыкновение «метить» мотоцикл Геннадия Ивановича, жившего на 1-м этаже в соседнем подъезде.
И хоть знающие люди и говорили, что таким образом Рыжик даёт понять всем посторонним, что мотоциклетка находится под его непосредственной охраной, Геннадий Иванович страшно бесился.
…Из сумбурных объяснений друга, Андрей понял следующее: Ленька уже опаздывал в школу, выскочил из подъезда, как угорелый, заметил, что недозавязал ботинок, присел на корточки устранить оплошность, а в этот момент сосед Геннадий Иванович, выруливавший на своём ИЖе.с места стоянки и, видимо, решивший, что во дворе больше никого нет, — не видя Леньку за спинкой лавки, — газанул и специально наехал на Рыжика, дремавшего на первой травке под утренним весенним солнышком. В последний момент Рыжик проснулся, вскочил и попытался увильнуть, но было уже поздно. Рыжик страшно закричал, и был весь в крови, его отбросило на асфальт.
Ленька метнулся домой, — благо, его отец только вернулся с ночной, — они выскочили во двор, отец завернул Рыжика в свою куртку, и они побежали в ветеринарку, которая находилась через улицу от них.
— Так он живой?! — в нетерпении и отчаявшись уже услышать конец ленькиного монолога, заорал Андрей.
— Живой! — заорал в ответ Ленька. — Дома у нас спит. Врач сказал, что, наверное, жить будет. А отец меня в школу выгнал.
Весь день после школы, — Андрей даже не заглянул домой, — и весь вечер, допоздна, мальчишки просидели у Леньки рядом с Рыжиком. Рыжик был квёлый, от еды отказывался и пил только воду, а дышал очень тяжело, и глаза у него были какие-то мутные.
Выйдя затемно от Леньки, Андрей ни секунды не сомневался в том, что надо сделать. Пройдя мимо собственной двери, он спустился во двор, на ходу достав из портфеля складной ножик, с которым не расставался: подарок от пацанов на 12-летие. Ножик был отличный: с красивой двухцветной рукояткой, но, главное, из отличной стали и очень-очень острый.
Выйдя из подъезда, он быстро направился к фонарному столбу, под которым стоял мотоцикл, и, откинув острое как бритва лезвие ножа, с остервенением начал втыкать его в мотоциклетные покрышки сначала переднего колеса, потом заднего, потом — коляски. О том, что под фонарем он хорошо и издалека виден, Андрей даже не подумал.
И, конечно же, его увидели; правда, под конец, поэтому помешать не успели. А увидел сам Геннадий Иванович, владелец ИЖа, в тот вечер особо бдивший за своим железым мустангом. Хоть и одним глазом: второй заплыл огромной гематомой, щедро выданной ему Ленькиным отцом, когда мальчишки вернулись из школы, и сменили рыжикову «сиделку».
На следующий день мальчишки опять после школы сразу же побежали к Леньке. Пострадавший уверенно шёл на поправку: по словам ленькиной матери «хорошо так поклевал вареной курочки», при виде ребят, хоть и вяловато, но всё же забарахтал хвостом, а глаза были уже ясные, живые и, как всегда, любопытствующие.
Около шести вечера раздался звонок в дверь. Ленькина мать открыла. Андрей услышал знакомый голос, обернулся и увидел в прихожей своего отца. Он вскользь посмотрел на собаку, небрежно кивнул Леньке на его «здрасьте», и, пристально глядя в глаза Андрею, глухо скомандовал «пошли». Андрей сразу всё понял; во рту моментально пересохло, а ладони стали влажными. Стараясь не выдать своего состояния, попрощался с Ленькой и его мамой, бережно погладил по спине Рыжика и пошёл за дожидавшимся у двери отцом. В квартиру они вошли молча, молча прошли в комнату. Мать выглянула из кухни, и тут же скрылась обратно. На плите у неё что-то шкворчало.
— Нож, — сухо произнес отец; про подарок ребят и то,что сын с ним не расстается, он знал.
Андрей вынул из портфеля ножик и молча протянул отцу. Тот так же молча подошёл к окну и выбросил нож в раскрытую форточку, после чего плотно закрыл её и задернул шторы; затем подошёл к шифоньеру, достал с полки детское, андреево, каньёвое одеяльце и бросил на подлокотник дивана, кивнув и произнеся одно слово:«Ложись!»
Андрей, не отрываясь, смотрел, как большие руки отца расстегивают и вытаскивают из брюк ремень.
В этот момент Андрей впервые почувствовал ненависть. Она вырвалась через толщу обычного, парализующего страха, и страх исчез; осталась только ненависть, от которой перехватило дыхание.
— А ты знаешь, за что?! Почему?! — закричал Андрей, глядя в лицо отца.
На мгновения он и думать забыл про предстоящую порку; его с головой захватило только одно отчаянное желание: докричаться до этого громадного, чаще всего мрачного человека, который всё-таки был его отцом, — чтобы он услышал, понял…
— А это не важно! — рявкнул не привыкший к неповиновению и
немедленно пришедший в ярость отец. — Ты мелкий, наглый вандал, ещё будешь тут что-то вякать?!
— Не смей! — успел выкрикнуть Андрей, но тут же был перекинут через диванный подлокотник и прижат могучей рукой отца; вторая его рука одним движением сорвала вниз брюки вместе с трусами.
— Не смей! Ненавижу! — Андрей вывернул голову и взгляд его уперся в широкие коричневые брючины отца. — Ненавижу тебя! — он не успел докричать, как боль обожгла тело.
— Да ненавидь! — в самое ухо ворвался голос отца.
Удар. За ним ещё, ещё и ещё.
— Я тебя научу ценить чужое имущество! Ты у меня повякаешь ещё, дрянь!
Удары посыпались один за другим, без пауз; Андрей ловил ртом воздух, пытался схватить зубами край каньёвого одеяла, скомкавшегося под ним, но крик всё равно рвался из него, и с каждым новым ударом-болью всё сильней казалось, что этот кошмар никогда не
закончится…
Это был тот редкий случай, когда вмешалась и прекратила порку мать.
Как сквозь вату, захлебываясь слезами, ненавидя отца, себя и эту боль, которая превращала его в визжащее подобие человека, он всё-таки услышал её слова:
— Ну, ладно,прекрати…Успокойся…хватит уже с него… Достаточно…

Андрей очнулся. Воспоминание было настолько реальным, что он почувствовал струйку пота на спине. Откинувшись на сиденье, на секунду закрыл глаза, выдохнул и положил руки на руль. Руки не дрожали. «Прочь отсюда!»
Через несколько минут, выезжая на скоростную трассу, он думал только об одном: лишь бы не воткнуться в пробки, и, как можно скорее, оказаться дома; четверг, у Тезки всего пять уроков, оказаться дома быстрее него…за мелкой пойдём в сад вдвоём…они.услышат, они поймут…быть не может — не должно быть! — иначе.
______________

…Голос жены прозвучал отчетливо и, как ему показалось, очень громко, хотя говорила она почти шепотом:
— А ты знаешь, почему они написали это на машине?
— Нет, — Андрей повернул лицо к жене.
Она смотрела на него, и глаза её подозрительно блестели.
— Ну, и дурак…
Андрей почувствовал, как тепло разливается по всему его телу.
— Дурак и уши у тебя холодные…Тезка мне сразу всё рассказал…И тебе бы рассказал, если б ты на него не наехал, как бешенный… Весь двор, кроме нас с тобой почему-то, видел как этот гад гоняет на своей крутой тачке за бездомными кошками, благо, их у нас во дворе много. Как увидит дворовую кошку, так газует и виляет за ней… — жена еле слышно усмехнулась. — Ему уж старухи хотели стёкла побить…Мне МарьПаллна из 205-й сказала…А в тот день мальчишки с утра за шестым домом наткнулись на раздавленного котенка…похоронили сходили где-то на Москва-реке…А вернулись, ну, и…Дальше ты
знаешь.
Она обхватила руку Андрея и прижалась, как маленькая.
— Ты не бойся извиниться перед ними. Они поймут…вот увидишь…
Через несколько минут, по её ровному, почти неслышимому дыханию, Андрей понял, что жена уснула.
И опять, как кадры в замедленной съёмке проплыли хамоватая физиономия участкового, угрюмое чужое лицо отшатнувшегося.сына, когда он что-то яростно кричал ему, а потом — искаженное лицо дочери, вцепившейся в руку, занесенную для удара...и крупные, как горошины, слёзы, сползающие по её щекам. И одна только мысль вертелась в голове: девочка, крошечная девочка спасла нас всех…
3аснул он только утром, когда уже рассвело. Жена будить его не стала, попросив детей не учинять обычного утреннего шума с гамом и дать отцу выспаться.
_____________

3аехав в свой двор, Андрей остановился сначала у первого подъезда.
В домофоне раздался мужской голос.
— Валерий? Я касательно надписи на вашем автомобиле. Мы можем поговорить?
— Щас выйду, — коротко ответил голос.
Через пару минут из подъездной двери вышел мужичонка в спортивном костюме, разрисованном (а'ля славянская вязь) надписью Россия. На среднем пальце руки, теребившей язычок «молнии», сверкала здоровенная «печатка»; Андрей брезгливо усмехнулся, и быстро, одним движением схватил его «за грудки», толкнув к стене; не отпуская и глядя в упор в бегающие маленькие глазки, тихо произнес:
— Надпись на твоей тачке сделал мой сын. Считай это первым и последним предупреждением. И моли бога, чтоб по крайней мере, в нашем дворе, —потому что об этом станет быстро известно всем, — ни одна кошка или собака не попали под колёса. Виноватым сочтем тебя, и тогда — пеняй на себя, гнида. Всё понял? Понял, я спрашиваю, мразь?
Мужичонка ошарашенно кивнул.
Андрей вернулся в машину и медленно поехал к своему подъезду.