Отправлено: 29.08.22 17:12. Заголовок: Неоконченный проект "Фантики"

Доброго времени суток!

Продолжу начатое уважаемым Diagoras, опубликую и я "неоконченное из стола".
Проект задумывался как и всегда масштабно, интересно, но во-первых возникли некоторые обстоятельства, а во-вторых по ходу развития сюжета самому стало понятно что одна ветка должна быть совершенно иной.
Но так или иначе, несколько рассказов были написаны их и пару написанных набросков я и представляю Вашему вниманию.

 Отправлено: 29.08.22 17:12. Заголовок: Рассказ № 1 Надя, мне нужно с тобой поговорить!

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, г. Тихий, улица Народная, 27
18.45, 25 мая 1994 года
+17, пасмурно

1

Этим вечером Рябыкина Валентина Павловна, 40 лет, пришла с работы около семи и долго, долго сидела в темноте коридора, не проходя ни в ванну ни в комнату где ее младшая, девятилетняя Жанна как и всегда раскладывала то так, то сяк свою коллекцию фантиков, ни на кухню, где ее старшая дочь – четырнадцатилетняя Надя – приготовила нехитрый ужин и, накрыв на стол, дожидалась мать.
- Мам, привет! – только крикнула в темноту коридора Надя, и, не получив ответа, терпеливо продолжив дожидаться на кухне мать... хотя хотелось бежать со всех ног, бежать, чтобы увидеть, обнять, прижаться к ней, поддержать, ободрить и просто сказать что люблю.
Надя сдерживала как могла себя, сдерживалась и Жанна – но ей было проще: она многого не понимала. Более того, по дороге из школы, сегодня Жанночке улыбнулась удача и она нашла новенькую, не скомканную как обычно, а новую обертку из рекламы «Жвачки полицейского» и целый вечер не выпускала из рук такое сокровище, уйдя с головой в любимые фантики.
А Надька в свои 14 понимала – не маленькая!
Так понимала, что хотелось кричать в голос!
И многое понимала гораздо лучше своей матери, но никогда не осмеливалась сказать об этом вслух: Валентина, в отличие от своей младшей сестры - проходимки и коммерсантки - Верки, не могла найти себя «в новых экономических условиях»: старалась жить, по совести, доверять и помогать людям, не помнить плохого, категорически не умея изворачиваться, приспосабливаться, врать.
И тому же учила и дочерей.
Пока с ними жил отец, у Валентины рядом было крепкое плечо, но вот уже как семь месяцев Петр уехал в Столицу на заработки, и вчера было полгода, как от него не было вестей.
После его исчезновения что Надя, что Валентина категорически не хотели даже думать о худшем варианте. Однако Валентина сникла, больше походя на увядающий цветок. Тем более на заводе, где до сих пор «сидела» Валька, шли пертурбации и разборки между старым и новым хозяином, зарплату не платили, заставляя при этом пахать сутками, кормя только «завтраками», порой щедро приправляя завтраки различными угрозами. Пережив и кое-как справиться с переживаниями и горем – сложнее всего было справиться с дурными мыслями и необоснованными подозрениями – сейчас Валентина сейчас не жила, а существовала, при этом все же хоть редко, но стараясь чем-то порадовать дочерей.
Рябыкины и в былые времена жили небогато, а сейчас просто бедно – умереть с голоду не позволял урожай «с дачи», на который работали все лето, и редкая помощь от тетки, что живя в другом городе, была очень к стати.
Но в этом году с огородом не сложилось – огородом родители занимались на пару, огород был за городом и нужно было искать машину, трактор и прочее, Валентина же в этом году, пробуя заработать, поверив на слово хозяевам «что нужно побольше поработать, и мы вам точно заплатим», - пропадала на заводе сутками, вкалывая как лошадь, но в итоге все равно была обманута: угрохалась, но в итоге осталась без денег и без картошки.
Она выла в голос, но поезд уже ушел.
Все это очень сильно давило на Валентину. Надька конечно же знала, что матери очень трудно и была готова расшибиться в лепешку, только бы облегчить ее участь.
Надька была даже готова ходить голой вокруг квартала хоть вечность, если бы это помогло. И даже шмотки последние продать, и даже работать пошла бы вместе с ней, только чтобы поддержать, помочь надрывающейся на заводе мамке, однако Валентина заставляла и требовала чтобы Надька училась, и не просто училась, а училась как умела всегда – на хорошо и отлично. Дочь не перечила матери, но, не бросая учебы, все же понемногу подрабатывала и полностью взяла на себя и заботу по дому, и заботу о Жанне.
И это было немало;
Когда другие подружки-одноклассники шли после уроков и в выходные развлекаться и тусить, Надя приходила домой, помогала Жанне делать уроки, после бежала на нехитрую подработку, суетилась по дому, летом постоянно помогала на даче, готовила ужин, создавая уют в доме, чтобы вечером тем самым порадовать и поддержать мать.
Последние дни Валентина приходила поздно и очень уставшей, так же, как и сегодня, сидела пять-десять минут в коридоре, потом шла на кухню – они даже не разговаривали за ужином; Валя ела, механически пережевывая пищу, молча, с стеклянными глазами, целовала дочь в знак благодарности и уходила спать, заставляя дочь всю ночь и весь следующий день терзаться догадками, а вечером повторялось все то же самое.
Сегодня же, придя непривычно рано, Валентина сидела, сидела, сидела и сидела в коридоре, а Надя, что навела дома просто ослепительный порядок и сделала с Жанной уроки, а еще наделав «вкусных экономных» лепешек и, не спросив мать, сама пожарила для нее «ножку Буша», по-прежнему ждала на кухне.
Ожидание большой, непоправимой беды с упорством маньяка лезло ей в душу – больше всего Надька боялась услышать, что «нашли отца» или «меня уволили» и когда Валентина все же вошла на кухню и стоявшая у плиты Надя обернулась к ней с ободряющей шуткой, увидев выражение лица матери, поняла что опасалась не зря.
- Мама, что случилось? Что-то с… папой? Его нашли? –голос Надьки дрогнул. Полгода назад, отец, помыкавшись после банкротства и продажи завода, уехал на заработки и больше о нем не было ни слуху ни духу. – Он живой? Он?
- О Пете ничего не слышно, - устало ответила Валентина, - Надя, мне нужно поговорить с… - вбежавшая на кухню Жанна уже обнимала мать, что-то говоря ей, она кивала не слушая, обращаясь к старшей дочери, - с тобой. Жанночка, покушай и пожалуйста, мне нужно поговорить с Надей.
- Ужинать будешь? – только спросила Надька, получив отрицательный ответ.

…Проговорили они долго. Жанна, как и всегда, в три минуты проглотила свой ужин и убежала в комнату дальше заниматься коллекцией фантиков, а они говорили, говорили и говорили.
Валентину, будто что прорвало: прерываясь, чтобы тяжело и с нескрываемой обреченностью вздохнуть, она говорила, говорила и говорила уже минут сорок, не собираясь останавливаться. Стоявшая у раскрытого окна Надя терпеливо слушала, слушала, слушала, не перебивая мать, что та говорила, говорила, говорила, говорила чтобы не сойти с ума, чтобы выплеснуть все накопившееся на душе.
Надьке было очень жаль мать – она была готова расшибиться в доску, отправиться босой на край земли, сесть на кол, достать с неба звезду – лишь бы как-то поддержать тянущую в одиночку семью мать. Надька давно подрабатывала сама, ей даже что-то платили, но цены росли просто вертикально и заработанных вчера денег, сегодня не хватило бы и на спичку.
И сейчас она была готова слушать, не перебивая хоть до утра, хоть до вечера, хоть круглые сутки напролет, если от этого матери станет хоть немного легче.
Рябыкина-старшая говорила, что их Край и всю страну с головой накрыла нищета, очереди, бешенные цены, инфляция, «черный вторник», «красный четверг», финансовые пирамиды, бутики, «Версачи», обменники, безденежье, хаос, коммерция, коррупция, убийства, сериалы и прочие рыночные отношения.
Говорила, что новые хозяева завода, заставляют вкалывать до сто седьмого пота, но деньги только обещают, а их как не было - так и нет; говорила, что совершенно не знает что они будут есть и как переживут зиму без огорода.
Говорила про то как тяжело без отца, говорила, говорила, говорила, часто повторяя, обманщики, лгуны, мошенники, упоминая какую-то «Валентину» и Надя на третий раз поняла, что в ту самую «Валентину» - обещавшую сверхприбыли финансовую пирамиду, летом мать вложила все и все их и занятые у «чужих людей» деньги. А на днях в газете написали, что «Валентина» банкрот... и не было ни процентов, ни дивидендов не было ничего кроме отчаянной безнадежной тоски в глазах матери – такой же черной и беспросветной, когда Валя говорила как им будет тяжело будущей зимой.
Надя терпеливо слушала, ждала, понимая что все это прелюдия, что далеко не самое главное, ждала, когда мать перейдет к главному.
- Надя, утром мне позвонила Вера, - главное началось с упоминания сестры, - она просила, чтобы ты приехала к ней. На лето. Завтра. Ты же понимаешь, как тяжело Вере – ведь у нее и бизнес, — это слово мать выговаривала как-то особенно, не то с восхищением, ни то с презрением, - и большой огород. Вере тяжело. Вере нужно помочь. Помоги ей, Надя, ты же хорошая девочка. – И глаза у Валентины стали стеклянными и сама она на мгновение превратилась в фарфоровую недвижимую куклу.
- Мама, я если уеду, а как вы тут, с Жанночкой? Ну, давай я приезжать на выходные буду, я… - у Надьки от волнения перехватывало дыхание и слезы бессилия навернулись у нее на глазах: она знала, что мать ни за что не изменит своего решения.
- Надя, пожалуйста, мне, и так очень тяжело. Ты поедешь к Вере на все лето, и будешь хорошей, послушной девочкой. – Холодно и очень сухо, словно говоря через боль, добавила Валентина.
Поднявшись с табурета, оставив нетронутым ужин, мать, обняв дочь, направилась к выходу с кухни.
- Надя, собирайся. Вера просила, чтобы ты приехала сегодня. – добавила мать.
До последней, на сегодня электрички в Краснокаменск, где и жила тетка, оставалось чуть больше часа.

 Отправлено: 30.08.22 22:01. Заголовок: Рассказ № 2: Она хотела, чтобы он прекратил ее бить, но не прекратил любить

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край,
г. Краснокаменск, улица Привокзальная, дом 56
21.45, 25 мая 1994 года
+16, дождь, гроза

Семьдесят четвертая розга пришлась ей по складочке внизу задницы, куда уже сегодня он попадал неоднократно. Она взвыла как-то особенно жалостливо, напряглась и дернулась-сжалась всем телом, сжав не только задницу – когда все ее тело словно пронзила огненная вспышка, и, пропустив через себя волну судороги, последним усилием воли заставила себя не закричать, не заплакать, не встать без разрешения с лавки!
Он не отходил – стоял рядом; она не шевелилась, даже дышала специально медленно чтобы не провоцировать его, зная что непроизвольно глубокий вдох или придушенный отчаянный всхлип, может стать причиной продолжения порки.
Она терпела.
Она не знала сколько уже получила, отчаянно надеясь что все.
Но нет – спустя пару мгновений он ударил еще раз.
Ударил нарочито резкого, с протягом и как-то особенно жестоко – от этого внезапного, сокрушительного удара, удара после которого боль все нарастала и нарастала, а на испоротой заднице проступила кровь, она не выдержала и заплакала, как-то особенно жалко, одиноко и горестно.
За что ей все это?
За что?
Зачем он ее так мучил?
Зачем?
Почему это доставляло ему такое удовольствие, что он день за днем наслаждался ее воплями, корчами, криками, наслаждался каждым ударом розги, наслаждался каждой алой полоской на ее тощей заднице?
Она не хотела этого признавать, но да... пришло время признавать, что ее любимому просто нравилось, очень нравилось, ее мучить.
И она боялась его.
Боялась, любила и ненавидела одновременно и очень хотела, чтобы он прекратил ее бить, не прекратив любить.
А любил ли он?
Конечно любил! Ведь он был весь с ней такой брутальный, он так смотрел на нее, так щупал ее задницу и она так хотела его, так его чувствовала.
И она любила его, как никого, как никогда и ей так хотелось верить, что в их отношениях есть что-то большее, нежели его удовольствие от ее воплей, но... чем дальше, тем меньше в них было любви и все больше и больше ее боли, ее унижения, ее страданий.
От этого хотелось выть!
Она хотела его любить, а он хотел только ее бить – это было горько, не справедливо и очень больно.
- Вставай. – его голос как и всегда прозвучал неожиданно, оборвав на полуслове ее мысли, – Свободна! – добавил он с каким-то презрительным равнодушием.
Но как же она была рада это слышать!
Он вышел, а она Суханова Верка – 37 лет, разведенная, без детей - все лежала и лежала на скамье не в силах встать.
Лежала испоротая, вымотанная, взмокшая.
Сегодня он – «ее любовь», ее сожитель, ее мачо, ее Валерочка порол ее как-то особенно жестоко, жестко, грубо и безразлично. С каким-то отвращением или безразличием она клал розгу за розгой на ее спину, задницу, ляжки, делая это специально больно, очень больно!
Сегодня Валерон ее наказывал, не порол, а, можно сказать, избивал, и Верочка не чувствовала ничего, кроме давно преследующей ее глухой обиды, бессилия и отчаяния.
Мало того что сегодня ей пришлось очень постараться - ее любимый вернулся уставший с дальней поездки, до ее прихода выпил немало и сначала ей пришлось долго и настойчиво поработать ртом, после, лежа на лавке, кричать, очень громко кричать.
Так было всякий раз когда Валерон приезжал «с рейса» - на своей черной, глухо тонированной «щестерке» «Жигулей» с номером к999кк он уезжал на день-другой-третий с завидным постоянством, не говоря Верке куда и зачем ездит, вызывая у нее просто бешенную ревность и по его возвращению всегда было вот так жестко, грубо и больно.
Он словно мстил ей, наказывал ее, принуждал ее терпеть или... Верка металась в своих чувствах не зная что и думать.
Сука, она любила его, любила как могла, а он с ней вот так! Как с половой тряпкой, как с каким-то куском мяса, как с куском хозяйственного мыла что истер и забыл!
Верочка хотела все иначе - у них было почти всегда иначе, за исключением вот таких вечеров. Проблема была в том, что в последнее время Валерочка уезжал очень часто и по возвращению порол ее особенно больно. Вера очень боялась, что в один прекрасный день Валерочка уедет и больше не вернется и готова была терпеть если не все, то очень-очень многое!
Но сил – любить и оправдывать - у нее больше не было.
Такой «любви» Верка не выдержала – от этого этим утро и вызвонила свою родную сестру Вальку, попросив приехать племянницу, рассчитывая, что всю негативную энергию, всю злость, отчаяние и усталость ее любимый станет вымещать на Надьке, ей же останется любовь и томительное удовольствие.
Мля, Вере тоже хотелось счастья!
Ей тоже хотелось красиво жить, как в кино и в песнях, а у нее был жестокий любовник, которому чем дальше, тем больше нравилось сечь ее все строже и строже, тупая тяжелая работа, сука-хозяйка, огород на котором нужно было стоять раком, подработка поломойкой на вокзале и усталость от всего этого.
Была куча несбывшихся меч, главной из которых сбежать на курорт и красиво там жить.
Валентина – ее старшая сестрица - считала Верку «преуспевающим бизнесменом, а на деле все ее достижения в коммерции сводились к умению пожрать пирожков со своего лотка за чужой счет, да временами кой-чего стянуть себе. Вот этим «кой-чего» она иногда делилась с Валей и ее девчонками, приезжая в гости, рассказывая небылицы про свой не существующий бизнес, а сестрица сидела и слушала, разинув рот.
Как же это ее бесило!
Кое-как поднявшись, накинув на голое тело легонький халатик, давя редкие всхлипы и вытирая со щек слезы, Верочка пошлепала на крылечко – покурить и подышать наполненным свежестью воздухом.
Босая, она вышла на крыльцо дома, в тот самый миг, когда первые капли дождя ударили по металлической крыше, а ночное небо разрезала яростная молния.
Закурила, глубоко затягиваясь папиросой и, выпуская сизый дым, смотрела куда-то далеко-далеко: за звезды, за луну, за вселенную, стараясь не смотреть на заросли красного дерена воль забора, что круглый год обеспечивали ее тощий зад розгами.
Затушив окурок в банке-пепельнице, подошла к краю крылечка, и, спустившись на несколько порожков вниз, долго стояла, запрокинув голову, закрыв глаза, наслаждаясь прохладой летнего дождя, что своими каплями дарил манящее, чарующее удовольствие, ее разгоряченному поркой телу и истерзанной муками душе.
А так хотелось любви и ласки, как в кино на видаке что так любила она смотреть лежа в обнимку с Валериком.
Проведя на улице с полчаса, Верочка заспешила в дом, опасаясь одного, что Валерочка захочет еще, а... в племянницы еще не было, а ей так не хотелось подставлять снова свой зад, но ее милый спал.
Устроившись рядом, положив голову ему на грудь, Верочка не заметила как заснула, успев подумать что если Валентина сказала правду – а врать она с детства не умела – то Надька должна приехать вскоре после полуночи.
Ей снился океан, вилла, роскошный пляж и она, счастливая вместе со своим Валероном.

 Отправлено: 03.09.22 04:12. Заголовок: Приятно знать, что я..

Приятно знать, что я вдохновил ещё кого-то покопаться в столе.

Текст колоритный, персонажи архетипичны но не шаблонны, мотивации прописаны многообещающе - в целом прям браво! И отдельно радует, что всё это легко может происходить буквально по соседству с дачей Марии Константиновны :-) Определённо буду заглядывать на новые главы, если продолжится.

 Отправлено: 05.09.22 07:56. Заголовок: Diagoras пишет: И о..

Diagoras пишет:

цитата:

И отдельно радует, что всё это легко может происходить буквально по соседству с дачей Марии Константиновны

Спасибо большое за оценку - что касается развития событий и соседства по даче, предлагаю этот момент обсудить отдельно- можно в личке можно на почту- т.к. есть соображения и по Надьке и по Жанне ну и в целом и в частности.

 Отправлено: 05.09.22 22:47. Заголовок: Рассказ № 3 Надька приехала

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край,
г. Краснокаменск, улица Привокзальная, дом 1
03.45, 26 мая 1994 года
+19, пасмурно, штиль

Надька проснулась от резкого толчка.
Заспанная, она не сразу поняла, где находиться.
Мгновение спустя сообразила – она в вагоне электрички, ужаснудсь что могла вот так легкомысленно поступить уснув ведь сколько разного случалось в электричках!
Ведь если верить всем ужасам, про которые говорят и пишут, ее могли зарезать, изнасиловать, обокрасть, продать в рабство или на ораны – с ней могли сделать что угодно, но слава Богу все обошлось и она доехала!
От сна на жесткой лавке болело тело и еще больше хотелось спать. Но спать было уже некогда.
Зевнув, она села, спустив босые ноги на грязный пол, потянулась, осмотрелась.
В вагоне кроме нее никого не было; поезд стоял. В окне девушка видела большое здание вокзала с надписью Краснокаменск, пустые платформы, уходящие прочь рельсы.
Было темно и холодно – пустой перрон был тщательно вымыт недавним дождем, что прекратившись, оставил после себя прохладу и пронзительную свежесть, что сейчас пробирала ее до костей.
Встав и сделав шаг, Надька осознала что босая – и ужаснулась второй раз за несколько секунд: босоножек не было! А она же в Столице, и тут так не ходят! Оглянувшись в поисках туфлей, что как помнила, ставила под сиденье, отошла в сторону на шаг-другой, заглянула под скамью где спала, под соседнюю, но результат был один: ее единственные, горячо любимые черные лаковые босоножки пропали!
Не желая сдаваться, Надька, отчаянно шлепая босиком по липкому, грязному полу, нагибаясь, пробежал по вагону, заглядывая под каждую скамью, где было не видно, падала на коленки и ощупывала руками, не находя ничего кроме кгрязи.
Ком отчаяния подкатывал к горлу – но она же должна быть сильной, к тому же это могла быть чья-то злая шутка!
Как она пойдет босой?!
Их нужно было срочно найти – срочно!
И, схватив с сиденья пакет со скромными пожитками, убеждая себя что все будет хорошо, Надька побежала в соседний вагон, где так же, падая на коленки, заглянула под каждую скамью, но туфли она не нашла и там.
И в следующем вагоне ее ждало такое же разочарование и в следующем и еще в одном!
Надька металась в отчаянии, она исследовала каждый тамбур, каждый закоулок, не обращая внимания на мусор, окурки, на заплевные и заблевнные переходы из вагона в вагон, на грязь под скамейками в вагонах и просто на грязные полы, на осколки, на бутылки – туфлей не было!
Оставалось еще пять вагонов, но с каждым новым поклоном новой скамье, с каждым новым шагом все грязней и грязней становились ее ступни, все больше собиралось грязи на коленках, все сильнее хотелось плакать и таяла надежда – ее поношенных, но таких любимых босоножек нигде не было!
Но разрыдалась Надька, только когда исследовала последнюю лавку в последнем вагоне – стоя на липком коленях, уронив голову на руки, размазывая по щекам слезы, она плакала, плакала, плакала, от усталости, от страх, от обиды, от отчаянья, от злости на саму себя, от досады и бессилия.
Как она могла заснуть?!
Глупая, дрянная девчонка – ее щеки полыхнули от стыда за саму себя.
А еще взрослой считала себя и ответственной.
Ее пугало что она не могла вспомнить, как и когда она уснула. Скорее всего, это произошло когда электричка, бесконечно долго стояла на погруженной во тьму станции.
Там, забравшись с ногами на сиденье, забившись в уголок, она никак не могла согреться – в ее вагоне почти все форточки были открыты и от ночной прохлады было очень свежо и даже холодно!
Надя, как подобает ехавшей в Столицу девушке, одела «все лучшее сразу». Но ни яркий макияж, ни заслуженные лакированные туфельки на каблуке, ни старорежимное легкое, синее в белый цветочек платьице - не грели, а жлобскую синюю спортивную кофту она одевать не собиралась, предпочитая мерзнуть, но не испортить свой «безукоризненный» вид.
Безукоризненный вид и «взрослость» придавали ей уверенность, но все равно, ей было страшно; холодно и очень страшно.
Уже к середине пути она осталась в вагоне одна. Редкие попутчики выходили на пустынных полустанках и совсем крохотных станциях, а ей было еще ехать, ехать и ехать. Уйти в другой вагон она не могла – там шумела и кричала пьяная компания, Надька дрожала как осиновый лист, понимая, что никто и ничто ее не смогут защитить, окажись они тут и страхи, страхи и кровавые хроники криминальных новостей заставляли ее замирать от каждого постороннего звука.
Когда вагон опустел, Надька в страхе убежала в тамбур и вернулась назад, лишь убедившись, что шумная компания вышла на станции, где в итоге, поезд простоял больше двух часов.
После их ухода стало тихо.
Очень тихо.
И холодно.
Потратив немало сил на тщетные попытки справиться с заклинившими в открытом положении форточками, осознав собственное бессилие, она устроившись поудобнее пыталась не замерзнуть, бесконечно гадая когда же поезд вновь тронется, а в голову лезли и лезли непрошенные мысли.
Ей было очень обидно, что вот так, отмахнувшись от ее помощи, несправедливо с ней поступила мать! Он же была готова костьми лечь ради нее, совершенно не думая что вот эта поездка к тетке и есть помощь.
Надька обиделась, ну очень обиделась на мать и да, она сознательно отказывалась понимать и принимать мотивы матери, думая только о себе, ведь это было так несправедливо!
Какая поездка к тетке, когда там мать отчаянно нуждалась в ее поддержке? Зачем это? Почему мать ничего не объяснила, а главное не захотела ее слушать!
Да, Надька давно мечтала съездить хоть на денек в Краснокаменск, погулять посмотреть большой город, а сейчас ехала туда на все лето!
И вроде нужно было радоваться, но как-то это ну очень быстро и больше походило, что мать ее прогнала, смахнула как соринку и, выкинула, забыла о ней, отправив к тетке, которую Надька почти не знала.
Так она сидела, рассуждая, не находя логики, а электричка стояла, стояла и стояла. И тогда на нее начала наваливаться усталость, что в мгновение ока сморила ее – подложив под голову пакет, девушка уснула, проснувшись уже в Краснокаменске.

...Проревевшись, кое-как приведя себя в порядок, поправив нарядное платьишко, еще раз, словно прощаясь, обернулась и Надька вышла в тамбур, и, немного постояв, решительно спустилась на перрон.
Именно решительно! Она была в Столице, она была тут одна, он приехала к успешной и удачливой тетке и вообще негоже это взрослой девушке вот так лить слезы!
Напустив на себя как можно более непринужденный вид, став от этого до комичного серьезной, спустившись вниз, подземным шла к зданию вокзала, жутко переживая и конфузясь из-за своих босых ног, не зная что подумают про нее люди.
Казалось, что каждый только и будет делать что тыкать пальцем, крутить у виска, восклицая «Поглядите вы на эту босую дурочку и ее грязные пятки!».
Из пустого подземного перехода, от волнения она выходила в вокзал как в тумане.
Но и первый и второй и пятый, и десятый и тридцать пятый встречный и сотый поперечный прошел мимо, не замечая, словно Надьки не было!
Это было непривычно, непонятно, но чем ближе она подходила к дверям «Выход в город» все переживания, комплексы и страхи, улетучивались сами собой, уступая место куражу и приятному ожиданию, когда она перешагнет порог и увидит привокзальную площадь, увидит город!
Надька даже забыла что она босая – она все забыла! Она хотел скорее его увидеть!
И, пройдя сквозь притихший зал ожидания, толкнув тяжелые двери, она вышла в город.
- Вау... – только и выдохнула она, увидев раскинувшуюся перед ней, подернутую предрассветной дымкой огромную, лишенную дневной суеты, площадь.
Она влюбилась во всю нее!
Во всех ее проявлениях!
Влюбилась в всюду разбросанные коммерческие пестрые ларьки, в машины «бомбил», в сонный ментовский «бобик», в красный междугородний «Икарус», в куривших около черной «бэхи» крепких бритых ребят, в мусор, в приезжающих и отъезжающих с их сумками и суетой, в асфальт, в блядей, в пирожки и порожки, тележки, в дом напротив с надписью «75 лет Октября».
А дальше, за площадью, начинался город – город что манил ее каждым домом, каждой улицей, каждой витриной, сквером и танами.
Очарованная стояла она, держа в руке пакет со своим добром, стояла вдыхая запахи и звуки большого города, пока кто-то грубый, очень больно не наступил ей на ногу, толкнув в сторону, буркнув «Понаехали тут!».

Пойкав и заставив проглотить боль, аккуратно осведомившись у таксистов «как пройти», выйдя из ступора, Надька отправилась к дому тетки, по дороге решив для себя, что пока она тут, обязательно обойдет весь этот прекрасный город!

Ни о матери ни о Жанне она и не задумывалась.

 Отправлено: 12.09.22 22:31. Заголовок: Рассказ № 4 «Сникерс»

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край,
г. Тихий, улица Народная, 27
05.45, 26 мая 1994 года

Валька не сомкнув глаз, сидела на тахте рядом со спящей Жанной. Коробка с обертками от шоколадок – главное и единственное сокровище дочки – стояла рядом с ней, а в ладошке лежала обертка от «Жвачки полицейского».
Обертка была опять мокрая. Жанна опять вылизывала ее.
И от бессилия ей хотелось выйти в окно.
Валя всегда тихо плакала, глядя как дочь перебирает свою коллекцию, зная что хотя Надя ей это запрещала, Жанна часто украдкой нюхала все содержимое коробки сразу, и, не смотря на неодобрение матери, имела привычку слизывать с подобранных на улице оберток, остатки шоколада.
Месяц назад именно это стало причиной очень жестокой, тупой и безрассудной порки Жанны.
Валентина в тот вечер от усталости и отчаяния была не в себе и, как на зло, Надька ушла на подработку, а ей так отчаянно нужно было с кем-то поговорить, излить душу, выплеснуть весь негатив! В тот день ее унизили, растоптали, обманули, облили дерьмом и в очередной раз кинули с деньгами!
Вернувшись с работы, валя, сидела на кухне, мешая ложечкой, воду из-под крана в кружке – сахар давно кончился – слушая, как в комнате Жанна перебирает свои фантики. Мать не одобряла эту коллекцию, но для Жанночки это было единственное утешение и радость, так что мать сквозь глаза смотрела на это хобби.
Самой Валентине было очень страшно и одиноко. Она не ела со вчерашнего дня, в надежде получить обещанные деньги, она угрохалась на работе, и им опять не заплатили!
А в доме у нее остался один черствый кусочек хлеба, и Валя знала, что Надя и сама ушла на подработку голодной и запретила Жанне просить его у матери. Валентина знала что дочери оставили его ей, но не могла себе позволить отломить от него ни крошки, не зная когда сможет купить что-то.
У нее денег не было!
Была лишь наглая сытая рожа хозяина и его «денег нет».
Валентина ненавидела этого хряка и его вечную тощую спутницу Эллу Михайловну, их размалеванную, расфуфыренную главбушку – так хотелось вцепиться в его морду, закричать «А чем мне детей кормить?! Чем?» - будто бы это помогло! Однажды мать троих детей – тоненькая что тростиночка – Тонечка спросила об этом Эллочку, получив презрительное «А чем ты думала, когда их плодила!».
Свою зимнюю куртку Валентина продала, она продала и сапоги и весенние туфли и как сошел снег, ходила в купленном еще в конце 80-х серых пиджаке и платье и когда-то серых шлепках, ныне совершенно разбитых.
Но и эти деньги давно кончились и они жили скудными копейками с подработок дочери и редкими выплатами Валентине «за прошлые месяца».
И сегодня ей должны были заплатить в счет погашения январской зарплаты, но опять что-то не срослось.
Это было невыносимо, вновь идти домой, зная что там шаром кати, но идти Вальке было больше некуда и, по возвращению она сидела на кухне очень-очень долго.
Ей так хотелось побыть с кем-то близким рядом, почувствовать хоть какую-то поддержку, тепло рук и биение небезразличного сердца.
Так и не сделав ни глоточка, Валентина пошлепала в комнату, где сев рядом с дочерью, взяла посмотреть первую попавшуюся обертку... взяла и тут же взбесилась: та была мокрой! Жанка значит, опять вылизывала подобранные на улице, на помойке, вытащенные из грязи обертки!
И судя по виноватому выражению лица дочери это было действительно так.
И тогда Валентина взорвалась!
Вскочив как ошпаренная, пинком ноги выбила из рук перепуганной дочери коробку, рассыпав обертки по всему полу.
- Я сколько раз говорила тебе не делать этого?! Сколько?! – закричала мать, метнувшись к шкафу, раскрыв дверцы, выхватила давно висевший без дела ремень. – сколько?!
Больше она ничего не говорила, она только била – била, била и била кричащую дочь, била прижав к батарее а когда та попыталась вырваться, поймала и, буквально швырнув паршивку на диван, порола уже там, порола не ведая что творит.
Валентина никогда не била, могла только крикнуть на дочерей, а тут... тут как с цепи сорвалась!
А выпоров, оставила лежать на диване.
Не найдя от омерзения к себе сил подойти к дочери, бросив на пол ремень, отшатнулась как от ядовитой змеи и, чувствуя как подступает к горлу ком, поспешила в ванну, где ее жестоко вырвало.
Она плакала, плакала, плакала, твердя: «Как я могла, как я могла! Что же я за мать».
А после она бесконечно долго умывалась ледяной водой, дрожащими руками набирала воду, жадно пила, и раз десять мыла гадким мылом руки, пытаясь отмыться от невероятно липкой грязи.
Она вышла из ванны, когда Жанна уже заснула, на том же диване где ее порола мать.
Ей было так безрадостно, так стыдно, и так гадко на душе! Она не знала, куда себя деть от этого мерзкого состояния – было уже темно и, одев поверх домашнего халата свой серый пиджак, ушла из дому, не в силах там оставаться.
Н улице было не больше десяти тепла, шел мелкий противный дождик, но Валентина, промокнув до нитки ходила по пустым темным улицам до рассвета, под утро, отдавшись таксисту и его напарнику «за шоколадку» – те только усмехнулись, согласившись на плату «за оказанные услуги», после пожелав ей «Приятного аппетита», отдавая честно заработанный «Сникерс».
И вернувшись домой, Валентина отдала шоколадку Жанне - сколько было у ребенка в глазах страха и счастья!
И вот уже месяц, когда Валя протягивала к Жанне руку, она видела в ее глазах страх и только потом какую-то искорку счастья.
Как же Валя себя ругала и корила за то что тогда не сдержалась – ведь это навсегда изменило отношение младшей к ней!
А то что он сделает этим днем, возможно, навсегда уничтожит доверие дочери к ней, ведь завтра ей предстоит проститься на все лето с Жанной, оставив ее соседке – чужой женщине, чтобы самой отправиться на заработки, в другой город.
И Валя очень боялась повторить судьбу пропавшего мужа, но больше боялась за судьбу девочек.
Но выход у нее не было: Вальку жестоко кинули на деньги. Она заняла, вложилась вся до копейки, поверив сказкам и рекламе ООО «Валентина», потеряв все.
Ей самой очень не весело, что ее, взрослую женщину, так развели, Валентине не ловко и стыдно перед дочерями.
Поэтому она и решилась на это - опять попытать удачу и погнаться за длинным рублем.
Валентина заснула в седьмом часу, мечтая как она вернется домой в начале осени, раздаст долги, наварит кастрюлю борща и купит Жанне целую коробку «Марсов-Сникресов».