Форум

Дед Митяй и Гликерия Прохоровна. Зарисовка из цикла «Совместный быт»

-Садись, моя Гликерьюшка, рядышком. Ты уж не серчай, что я так про тебя сказал, мол, тыква дебелая, это я перед девахами решил покрасоваться, чего-то бес меня, старого, попутал. А так-то я тебя одну люблю, ты у меня самая лучшая. Веришь ли? - дед Митяй хитро улыбнулся, собрались у глаз лучики глубоких морщин.

Гликерья Прохоровна зарделась, комкая в руках цветастый передник, стыдливо присела на краешек скамейки рядом с мужем. Тот, не мешкая, проворной рукой нырнул под круглый вырез сарафана - женщина охнула, подскочила, замахнулась полотенцем:
-Совсем стыд потерял, старый пройдоха? - от улыбки не осталось и следа, - ишь, удумал чего!
-Ну чего, чего подскочила, заполошная? Аль увидит тебя кто?
-Увидеть, может, и не увидит, а некогда мне, - Гликерия приняла вид деловитый, сердито поджав губы, - Вовочка к вечеру обещался.
-Да ты что? - всплеснул руками дед Митяй, - чего ж молчала-то? Вовочка! А с ребятами? С Катюшкой?
-Да все, все, и погостят, сказал, с недельку.
-Эх, так я это… баньку пойду заварганю, дровишки пока, водицы свежей, к вечеру поспеет...

Старший внук Гликерии Прохоровны и деда Митяя, тридцатилетний Владимир, был им особенно дорог: почти все детство провёл он с ними в деревне, пока его отец, средний сын их, непутевый Колька, рано овдовев, скитался то в поисках очередной дамы сердца, то в погоне за длинным рублем. Приезжал к родителям редко, привозил мальчику, какие мог, подарки, молча сидел с ним рядом, виновато отводя глаза. На его вопрос «Когда заберёшь домой?», мялся, отговаривался, иногда обещал «скоро», а уезжая, наказывал, «Слушайся деда!» День после отцовского отъезда Вовка скучал, а когда тайком и плакал, но дальше забывался, вовлеченный в дела и заботы деревенской жизни. Мальчишкой он рос добрым, ласковым, но очень уж упрямым и любопытным. Любопытство его порой не знало предела: что будет с курицей, если поджечь ей перья на хвосте? Если вырвать с грядки морковь, можно ее обратно «посадить»? Далеко уйдёт коза, если отпустить ее с привязи?

Гликерья Прохоровна, порой, не выдержав проделок бедокура, хватала его одной рукой за ухо, а другой, сдернув с забора тряпичный лоскут, нарывала тут же крапивы и, спустив с мальчишки штаны, от души потчевала его жалящими побегами, приговаривая:
-Вот тебе, вот тебе, негодник, я тебя научу, ты у меня узнаешь!
-Бабочка, бабочка, миленькая, не надо, ай, ай, жжёт, - визжал Вовка, вихляя на глазах краснеющим задом и изо всех сил пытаясь вырваться.
Но широкая тяжелая ладонь держала крепко, стегала, не жалея, а после, не разрешая подтянуть штанов, Гликерия закрывала мальчишку в кладовке, оставляя на час-другой подумать. Проплакавшись, Вовка выходил из заточения притихшим и несколько дней был паинькой.

Но не обижали внучка зазря Гликерья Прохоровна и дед Митяй, любили, баловали, как могли старались заменить родителей, многое спускали с рук. Однако и не распускали особо, в рамках приличий держали, чего сами знали, то и в него вкладывали. Но мальчишки есть мальчишки, и раз пойман был Вовка на постыдном деле - подглядывании за бабушкой в бане. Застукал его дед Митяй прильнувшим к маленькому запотевшему окошку, дважды окликнул, но тот и ухом не повёл - так погрузился в завлекательный процесс. Оно и понятно: шёл подлецу одиннадцатый год, возраст такой, самый интерес, а Гликерия всегда была женщиной красивой, статной, все, как говорится, при ней...
«Ну, погоди, паршивец, - чертыхнулся дед, - узнаешь ты у меня, где раки зимуют!»

Не стал больше звать Вовку, направился прямиком в лес да хороших, крепких розог припас. Толк знал дед Митяй в этом деле: как-никак троих сыновей вырастили - в жизнь выпустили, да и сами они с Гликерьюшкой, по секрету говоря, по молодости лет любили поиграться. Бывало, напарит Митяй свою ненаглядную в баньке, веничком дубовым, как следует, обработает, а потом уж и пожалуй, забава моя, голубушка, Гликерия Прохоровна, в предбанничек, на скамеечку. И уж тут отведёт мужичек душу: хлещет по заду упругому, по бёдрам, приговаривает: «Что, негодница, что, бесстыдница, сладко тебе? Сладко? Вот то-то!» Глухо стонет под розгами молодая баба, дышит жарко, мечется, но терпит. А потом целует руки сухие, жилистые, смягчая кожу горячими слезами, и уж нет никого той ночью ненасытней и покладистей, никого нет благодарней и нежней.

За ужином Вовка воровато косился на деда, словно чувствовал неладное, ерзал под его пристальным цепким взглядом так, что кусок в горло не лез, потом не выдержал:
-Дед, да чего ты? - голос дрогнул.
-Узнаешь, чего. Давай-ка за мной.
В полутемных сенях Гликерия с полотенцами в одной руке и пучком влажных плотных прутьев в другой стояла около выдвинутой в центр скамьи. Вовка застыл, вытаращив глаза.
-Давай снизу все снимай и ложись, - спокойным будничным тоном, приняв у жены розги и выбирая, которой начать, объявил дед Митяй.
-Дед, ты чего? Чего это? Зачем? За что? - Вовка залепетал, смахнул навернувшиеся слёзы.
-Как за что? - дед усмехнулся в бороду, - а за бабушкой кто сегодня подсматривал? А? Или думал, чего, не увидит никто?
Вовка и не заметил, как оказался на скамейке с привязанными полотенцем руками, лишь почувствовал, как пробежал по обнаженной попке лёгкий холодок, и как стянула лодыжки жёсткая махровая ткань.
Дед наклонился, положив руку на поясницу мальчишке.
-Ну что, будешь ещё подсматривать? - кожу обжог увесистый шлепок.
Вовка взвизгнул:
-Айййй, не буду.
-Да бууудешь, как не будешь, - хлопнув по заду ещё пару раз, дед распрямился, взял отложенную розгу и, взмахнув ей в воздухе, хлестнул мальчишку.
Рука равномерно поднималась и опускалась, оставляя на коже мгновенно вспухающие полосы. Вовка визжал, силясь выкрикнуть «не надо, не надо». Дед знал свою работу и выполнял ее старательно и с удовольствием.
-Ничеее, полезно, потерпишь, - время от времени приговаривал он…

Гликерия Прохоровна возилась с тестом.
-Баньку заделал, - довольно провозгласил вошедший дед Митяй, подойдя к жене сзади и приобняв за талию. - А то, может, и сами, пока не жаркая-то, а? - хмыкнул заговорщически.
Гликерия обернулась к нему, улыбаясь одними глазами:
-А то и посечешь ли?
Дед Митяй самодовольно крякнул:
-Посечь что ли? Отчего ж не посечь - и посеку…