Форум

20.34

Небо прохудилось минут сорок назад и грянувший ливень в три секунды выгнав всех со двора и не думал утихать! От души веселясь, шумел молодой листвой, смывая с асфальта нарисованные разноцветными мелками детские рисунки да подхватывая бро-шенные Ромкой обертки "Сникерса" унося их вместе с шелухой и окурками прочь.
Залитый дождем двор был совершенно пуст – лишь одна она стояла перед подъез-дом не в силах решиться сделать еще один шаг. Мокрая до нитки Колычихина боялась ид-ти домой, зная что её ждет там.
Как двадцать лет назад боялась идти домой ее мать, Александра что вот так же, как сейчас Надя, стояла перед подъездом не решаясь сделать шаг в сторону "дома". Было ли на улице холодно или жарко, поливал дождь или шел снег - там все равно было лучше чем там, с злющей как собака матерью, что встречала ее на пороге квартиры с бельевой верев-кой, скакалкой или ремнем и вопли и крики и порка, порка, порка - потом в ванну, ледяная вода и всхлипы, опухшее залитое слезами лицо, разрывающееся от боли тело и чернота забытья и отчуждения.
Но идти было нужно - иначе Галина Дмитриевна устраивала ей концерт прямо тут, у подъезда вне зависимости было ли дочери семь или семнадцать - мать считала, что так все видят, КАК она воспитывает свою дочь. В школе она орала на нее за двойки, после за прогулы, когда Александра залетела – кричала, обзывая «шалавой, шлюхой» и прочими грубыми и обидными словами.
В детстве Александра молчала, потом начала огрызаться и их скандалы день ото дня становились все громче, все дольше, выражения витиеватей и изысканней – словом мать и дочь старались перещеголять в этом, объединяющем их, «искусстве».
А тридцатилетняя Александра всегда орала на свою дочь в квартире - все равно слышал и знал об этом весь дом.
Но сегодня, похоже, из этого правила она сделает исключение! Если сейчас эта мелкая дрянь не придет домой сама, она... она зароет, искалечит, нашинкует, убьет прямо там – на улице! Молча слушая увещевания матери, Сашка смотрела в окно на застывшую как статуя дочь – ее «чайник» закипал, почти закипел и оставались считанные секунды до неконтролируемого всплеска ярости. В такие моменты она была готова убить.
У нее был тяжелый день; после проведенных выходных "на картошке", Александра чувствовала себя окончательно разбитой, так еще пришлось по полной впахивать и на за-воде и на подработке в столовой, где она вновь встретилась и была облапана прямо на рабочем месте!
Этот красномордый хрен Игорюша, этот козел, эта тварь, эта вечно пахнущая по-том и бензином скотина, биологический отец мелкой паршивки Надьки не мог обедать, не ощупав Сашкину задницу и все что к ней прилагалось. Поставив свою колымагу, Сергеев всегда заходил с наглым «Здравствуйте, девочки!», направляясь сразу к своей «возлюбленной» и только после тщательной «проверки схода развала» отправлялся в обе-денный зал.
Одно его присутствие рядом, делало день Александры невыносимым, а когда он – по настроению – ее брал «у в подсобке», становилось просто невыносимо.
Хотелось вздернуться на первом суку, хотелось удавиться и не видеть всего этого ужаса, не слышать упреков матери, не ходить на эту проклятую работу, не работать за "тарелку картошки" кухонной девкой, не возвращаться домой, не видеть "главную ошибку своей жизни"!
Нужно было сделать лишь один шаг или одно движение чтобы поставить точку но... но стоило только закрыть глаза, как Александра представляла мать со скакалкой, мать что орала на весь двор "мало того что говно принесла в брюхе, так теперь и вообще сдохнуть решила - совсем меня опозорить хочешь?! Совсем?!"
И тридцатилетняя Сашка снова и снова отказывалась от этой идеи наложить на се-бя руки - казалось если она решиться, то мать со своими упреками будет преследовать ее ТАМ ВЕЧНО.
И, смыв с себя пот и позор, она возвращалась дальше "влачить свое жалкое суще-ствование" но... когда готовила Анька можно было вкусно поесть, а напарницы по основ-ной работе на заводе Алька и Катька готовы были обсуждать "Санта-Барбару" с утра до вечера, уверяя что будет снято еще "пять тыщ серий!" - так что жизнь обретала смысл и форму.
Настроение всегда портилось к вечеру, когда нужно было возвращаться домой, скандалить с матерью и знать что в одной квартире с ней где-то сидит это отребье. Когда становилось совсем невмоготу она всегда брала в руки скакалку, находя самый ничтож-ный повод чтобы выпустить пар избив "под любым благовидным предлогом" Надьку.
А сегодня повод был... просто грандиозный! Сегодня и день не удался, и облапали ее с ног до головы, так еще и соседский Ромка, «самый лучший и культурный на свете мальчик, не то что твое говно» встретив ее у подъезда заявил «А Надька ваша на ту сторо-ну бегала!» - и это стало последней каплей.
Прибежавшая, измученная поиском дороги, страхом наказания, голодом и ужасом подземелья, с сбитыми в кровь ногами, Надька стояла под ливнем перед дверью подъезда, молча смотрела на окно на пятом этаже, и сердце лихорадкой стучало в пятках.
Дождь давно промочил до нитки тонкое ветхое платье с чужого плеча, смыв с бо-сых ножек собранную в саду грязь, все настойчивее подталкивая вперед, а она замерла как вкопанная, отчетливо представляя себе ближайшие десять минут…
…она тяжело вздохнет, сразу напомнит о себе желудок, скручиваясь в узел от го-лода и частого дыхания.
Войдет в подъезд, тихо закроет дверь – мать запретила хлопать дверью не так дав-но выпоров за это – появиться обильное слюноотделение и странный привкус во рту от запаха жареной картошки – из восемнадцатой квартиры - такого густого и вкусного, осо-бенно яркого на площадке перед дверью Хохловых.
Она простоит несколько минут в темноте и шарахнется в сторону, к батарее у входа в подвал, когда за её спиной с грохотом распахнется дверь и войдет пьяный жилец с третьего этажа. Он, конечно же, упадет, споткнувшись на лестнице, а она, зажимая рот двумя руками, забьется в темный угол, шепча про себя «Уйди, уйди, уйди» боясь запла-кать и заставить его обернуться… тогда это страшней матери: бежать оттуда некуда – вы-скочить на улицу она не успеет, а впереди всегда закрытая дверь подвала… черного и ужасного и страшный-страшный паук что жил там...
Потом, когда страх черной сырой ямы и решетки двери сожмут сердце в кулак что то перестанет биться и её тело охватит все нарастающая сильная дрожь, она выйдет из своего угла и медленно, ожидая вот сейчас распахнется дверь и прямо тут на площадке её встретит мамочка...
А до квартиры останется еще восемь пролетов.
Один по девять ступеней каждая.
И каждая новая будет во сто крат тяжелее предыдущей.
И будет биться все сильнее сердце.
И будет все сильнее болеть живот и подкашиваться ноги.
На площадке четвертого этажа она остановиться, обреченно посмотрит на вниз, потом вверх и вперед, на новую лестницу с середины которой уже будет видна дверь их квартиры – темно-коричневая без номерка круглой ручкой - и медленно пойдет вверх, с каждым шагом желание убежать будет нарастать, а к последней ступени пятки едва будут отрываться от подошвы шлепанцев, а те от лестницы словно идет она не по бетонным ступеням, а увязая в липкой липкой мешанине из чего-то невероятно сладкого, липкого и тягучего.
И, последний пролет, она будет вообще ползти, зная что в квартире её ждет мать – с каждой ступенькой вновь и вновь перебирая, вспоминать прошедший день по минутам и вздохам, свои промашки, короткие остановки, «жалобы, замечания, предложения».
Так было всегда – каждый день по дороге «домой».
…И будет ключ в замочной скважине.
Сердце прыгнет выше крыши дома, начнет быстро падать вниз, ниже первого этажа и даже ниже подвала… и затаив дыхание она отворит дверь и увидит мать с ремнем или не увидит её.
И будет она или незамечена или наказана или выпотрошена как курица…
… Надька до сих пор стояла перед подъездом прямо в центре настоящей реки, до-ходящей ей до щиколотки, смотрела на подъезд, не решаясь сделать шаг.
- Я долго буду тебя еще ждать! - Подождав еще минуту, мать рванула на себя раму, распахивая настежь окно, - Живо домой, гадость такая!
- Да, мама, - голос её пропал, сдуваясь подобно лопнувшему шарику.
- Быстро, овца! – окно хлопнуло.
Сашка, под укоризненный взгляд матери, больше не стала дожидаться тугодумку. Та будет еще полчаса тащиться по лестнице вверх!
Схватив скакалку, Александра выбежала босиком на лестницу – Надька на удивле-ние стояла уже на предпоследней лестнице, дышала, ухватившись за перила.
- Тваааааааааааарь!!!! - Сашка закричала, так, что было слышно на улице. - Ну, тварь… - в бешенстве она не осознавала, не помнила что делала, не соизмеряла силу и не останавливалась, порола пока хватало сил, порола до полного истощения.
- Мамочка, мамочка, - Надька, спотыкаясь, отступила назад, к стене, глаза напол-нились слезами, заскользившими по щекам вниз. – пощади, мамочка… - сползла по стенке в угол, сжавшись в мокрый комочек, закрыв голову руками.
…Она била её, куда попадала: голые руки, спина, бедра покрывались жирной сет-кой вздувшихся красных рубцов, а мать не останавливалась, заставляя закричать, позволяя узнать другим что она хорошо воспитывает свою дочь, била, била и била не обращая внимания ни на что.
А Ромка не мог оторваться от этого зрелища!
Как же он все грамотно и точно рассчитал!
Как же хорошо, что дождался возвращения Надькиной мамки!
Как же было хорошо что потом пошел дождь и бабка, заворчав, отправилась спать, а он, вжавшись в стену, слушал, слушал, вытягивая звуки, ожидая «Ну когда!».
И каким-то чутьем он угадал момент и ломанулся в коридор, приставив табурет к двери, в глазок наблюдал всю!
Всю от начала и до конца сцену!
Всю сцену порки Надьки!
И Ромка желал только одного – чтобы это не заканчивалось никогда!
И к его радости, мать секла, секла и секла верещавшую паршивку!
А после наказания избитая в кровь Надька, забившись в угол, рыдала там, сидела жалкая, выставив вперед босые ноги, сидела прямо напротив него!
А он смотрел, смотрел и смотрел не в силах оторваться.

21.10

- Разверни... открой... нарежь... это просто поломаешь... это оставь так, - Мартынов-старший стоял перед ларьком-киоском, изучая содержимое его витрины, властным жес-том указывая на различные бутылки-баночки-фантики-пачки что тут же оказывались в руках Аленки-киоскерши. Когда выкладывать заказанное на прилавке было уже некуда, Василий Алексеевич Мартынов остановился, не торопясь, с достоинством рассчитался, а на вопрос куда упаковывать, широким жестом "подарил" все купленное Аленке, добавив «наши гуляют. Ешьте, девочки» и почти довольный собой отправился к дому до которого было рукой подать.
Планы на вечер изменились внезапно и, оказавшись поблизости от дома, Василий решил заскочить на минутку переодеться.
Поднявшись по лестнице, пройдя мимо скрючившейся в углу рыдающей соседской девки что, в этот раз, идиотина мать избила прямо тут, Мартынов повернув ключ в замке, толкнул чуть заевшую дверь.
В этот миг, убегавший «на секунду» хлебнуть воды Ромка, залазил на табуретку – Василий толкнул дверь и Ромка и табуретка кубарем покатились по коридору.
- Ты что тут делаешь?
Мартынов-старший быстро все сообразил. Закрыв за собой дверь в два шага ока-зался у прижавшегося к стене, растерянного от внезапного появления отца Ромки, взяв того за ухо, дернул, строго повелев «Рассказывай»!
За следующие три минуты сын поведал все события сего дня, попытавшись свалить вину за поход, «туда, где Фредди Крюгер живет» на Надьку, но после доброго подзатыльника сознался, что это он ее туда потащил «за шоколадку».
- Купил?
- Ккого? – переспросил пребывающий в растерянности Ромка.
- Шоколадку ей купил?
- Нннееет, - Роман полностью перестал понимать происходящее.
- Иди и покупай. Она сидит до сих пор на лестнице. Купишь, отдашь а потом мы с тобой договорим. – подытожил Василий Алексеевич. – бегом!
...Надька, вздрагивая и всхлипывая, сидела по прежнему в своем углу, когда при-бежавший запыхавшийся Ромка протянул ей, буркнув, «на» «Сникерс». Она взяла его молча, не осознавая происходящего, взяла и вновь уткнулась лбом в коленки, кажется еще и заплакав.
- Купил? – спросил вошедшего сына отец.
- Ага.
- Отдал? – уточнил у Ромки Мартынов-старший.
- Ага.
- Отлично. А теперь снимай штаны. – в руках у отца был ремень.

P.S.

Надя, не веря, бережно разворачивала обертку.
Обертку что сама по себе пахла очаровательно, но там была большая, вкусная-превкусная шоколадная подушечка с непонятным ей названием. Ее вкус невозможно было даже представить – она не могла и надеяться на такое!
...Надя держала шоколадку в руках, не веря своему счастью.
...в квартире Мартыновых награда, продолжала раз за разом находить своего героя.

ОТ АВТОРА.

Уф. Ура. Занавес.
Сказать по правде, рассказ было писать сложно, непривычно и интересно.
Для начала – с чего «Фредди» начинался, а начиналось вот с такого наброска.
«хочу написать про одну из самых ранних своих героинь про Надьку из "Послед-ний день детства" и мальчишку Толика. У них за городом довольно далеко от дома была заброшенная старая котельная, куда понятно Надьке мать ходить запрещала Надька жила бедно, мать держала ее строго и ее единственные шлепки (куда без них) были со сломан-ной дырявой подошвой - она часто бегает босиком и Толик искренне желает чтобы мать Надьку наказала. Суть до дела пообещав ей как вариант новые шлепки - или деньги - он заставляет ее идти на котельную и спускаться в самую что ни на есть дыру, к потухшим топкам "где живет Фредди Крюгер" - идти по осколкам и битому кирпичу неудобно и больно ногам но на то и рассчет у Толика. Когда она спускается вниз он или роняет лест-ницу или захлапывает дверь и у Надьки нет другого пути как идти назад совсем грязным коридором, где обломки плит и т.д. и т.п. - он не длинный метров пусть 50-100 но идти будет очень больно».
Я не предполагал и не планировал, что рассказ выйдет столь большим – ну 5-7 лис-тов, однако в процессе создания задавая самому себе вопросы и отвечая на них, сюжет вышел совершенно иным нежели я предполагал.
Во-первых, писать рассказ про «стопроцентную» жертву было в новинку – обычно мои героини сопротивляются, а не идут тупо на поводу;
Во-вторых, главным героем, считаю все же Ромку и это тоже для меня не совсем привычно.
В-третьих, сводить все к метаниям Надьки по заброшенным коридорам уже было нелогично, да и Ромка должен был получить «желаемое» - и появился вопрос «как завер-шать рассказ»?
Размышления о концовке истории были наверное самыми сложными.
Завершать «тупо» сценой порки Надьки мне не хотелось, хотя это было логично и к этому все шло.
Делать слезливый и смазливый хэппи-энд (хотя такой в некой степени и получил-ся) тоже не улыбалось.
Поэтому мозг кипел и выдавал одну версию за другой, но мне не одна не нрави-лась.
Самой безумной идеей было сделать сцену встречи постаревших Ромки и Надьки в каком-нибудь кабаке, где набравшийся впечатлений Ромка оказывается в финале похи-щенным Надькой что предстает перед ним в образе Фредди Крюгера, с его знаменитой перчаткой, в шляпе и свитере и Надя острыми ножами в отместку за пережитые унижения отрезает Ромке все лишнее.
Вот это мне понравилась но все было слишком эффектно, «киношно» и совершен-но оторванной от реальности и сформировавшегося у меня понимания персонажей.
Потом я вспомнил про свой старый-старый рассказ «Дочка, мама и метла» (именно он стал основой для финальной части) и все встало на свои места.
Завершать рассказ безнадежной сценой «про Надьку» я не хотел, хотя считаю что в жизни так оно и было бы, поэтому на сцене появился отец Ромки.
За что конкретно он выпорол сына – оставляю на Вам на размышления.
И, напоследок, приведу один из вариантов легендарной считалочки.

Раз, два - Фредди заберет тебя,
Три, четыре - запирайте дверь в квартире,
Пять, шесть - Фредди всех вас хочет съесть,
Семь, восемь - Фредди к вам придет без спроса,
Девять, десять - никогда не спите дети

С уважением, т. Иванов.