Форум

От автора.
Это продолжение истории о жизни и скитаниях "младшей" Надьки
После своих злоключений дома, в школе и на работе у тетки Натальи, Надька в конце осени прошлого года попала на работу на стройку жилого дома.
Ее новую хозяйку звали Окорок.

С уважением, Автор.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
поселок Белая Глина Новопокровского района
Краснокаменский край
20 февраля 1990 год
- 8, 06.00 утра

...Девка Глашка, плотно прикрыв дверь в сарай со скотиной, ступая босыми, пере-пачканными в навозе ступнями, быстрым шагом поспешила к теплым сеням... идти было очень холодно и... далеко – приходилось огибать сарай, топать через огород по проторен-ной ею же тропке и, нагибаясь, нырять в крытую пристройку, там же, стуча зубами от хо-лода, обтирать босые ноги ветошью и, обжигаясь от ледяного холода плитки, кирпичей коими был выложен двор, спешить к входу мучаясь вопросом что будет дальше...
Живущая с ними ее тетка Анджелка двадцати двух лет, что работала продавщицей в местном магазине, едкая мерзопакостная брюнетка ростом метр с купкой - встретила ее на пороге.
- Пшла отсюда! – Глаша не успела переступить порог, как получила вместо тепла сразу «вон». – нехрена тебе тама делать! Ну, быстро!
Глаша стояла на половой тряпке у двери не решаясь сделать шаг назад – на работу босиком было идти холодно и далеко...
- Тетя Андддджелллла... хххоллоднноттаммм, - девчонка в свои восемнадцать заи-калась, особенно когда волновалась, а сейчас еще и замерзла... идти работать на стройку ей отчаянно не хотелось – она еще не согрелась после вчера... – ва...ва...валленккии...мммможжжннооо
- Пшла отсюдова, Галоша! - тетка выпихнула ее пинком в зад за дверь, закрыв ще-колду... девка стояла на крыльце босой... на ней была одета перештопанная юбка где за-плата сидела на заплатке, она куталась в рваную просто в лохмотья рваную старух кофту что тем более была ей велика... ей отчаянно не хотелось делать шаг с крыльца, тем более уходить со двора, все еще надеясь что о ней вспомнят и смилуются, но судя сокойному течению разговора на кухне, грохоту кастрюль... в доме о ней уже забыли и тетка и ее мать Любка.
Оставаться тут было нельзя – мамка нарезала ей вчера задач и к приходу на работу Галоша – так звали Глашку на стройке должна была уже многое сделать: кроме Глашки и Любки в их бригаде было еще пятеро... если не считать Пташку что работала за двоих... «по документам»...
На самом деле босая Пташка вкалывала за двоих – ее хозяйка по прозвищу Окорок была «смотрящей» за стройкой, редко выходя из теплой сторожки, разве что дать всем разгона – и Надьке и маляршам, что вели вот уже пару недель отделочные работы.
- Ну пппожжжжжжжжжаааааллууууйста... – Глашка опустилась на колени и вы-ставив в ночь черные грязные пятки долго сидела на ледяном крыльце... в надежде что мамка или тетка все же вспомнят о ней – нелюбимой, так еще и заикающейся дочери что была в доме на правах служанки...
... Глашка покинула крыльцо когда пальцы ног уже начала сводить судорога и они щетинясь тысячами иголок горели огнем раскаленного железа...
До стройки идти было полтора километра...
...переходя через железнодорожные пути что проходили рядом с стройкой, Глашка уже слышала ее крик – Окорок опять порола Пташку... от бесконечной работы, холода, голода и побоев Пташка исхудала... босая (свой единственный полушлепок она потеряла в конце января) в развивающихся на ветру грязных лохмотьях... с голой неприкрытой спиной, спиной покрытой свежими и зажившими следами от побоев она бродила словно тень...
Но ее заставляли бегать – щуплую Надьку бескончено грузили и грузили работой – Надька таскала кирпичи, таскала ведра с цементом, работала сжимая в ручках огромную кирку, таскала мусор и красила... штукатурила за двоих – Окорок сидела в сторожке и не делала ничего, кроме как пила и била Надьку.

Для наказания Надьки у нее был длинный шнур для порки, а для ее черных пяток всегда под рукой лежала толстая палка – Надька ходила постоянно избитая, она сжима-лась от каждого взмаха в свою сторону, а бабы... бригадные бабы были злые и нищие они просто ненавидели Надьку и вымещали на ней всю злобу что не могли выместить на Окороке...
А Глашке Пташку было жаль но... Глашка сама ходила в обносках, всю зиму про-ходила в дырявых галошах… но слушая как кричит Надька, смотря как над нею издевает-ся и Любка и Самофалова Анька Глашка плакала от жалости к ней.
Плакала и ничего не могла сделать с этим - она не хотела ночевать в сараюшке... она хотела спать на матрасике в коридоре и, чтобы не слышать Пташкиных криков, Гал-шка часто уходила на улицу – над нею потом смеялись, а мать прознав такое, стала еще сильнее глумиться над Надькой, сдавая ее по поводу и без Окороку зная что за каждый проступок Надьку ждет наказание...
Но больше всего Глашке было страшно слушать рассказы тети Анджеллы – в ее магазине Надька ежедневно мыла полы – как Анджелла ее унижала за кусок хлеба или банку просрочки... как она ржала когда Пташка просила... умоляла дать ей бутылку для Окорока... как плакала а она гнала ее прочь!

... минувшей ночью было холодно, очень холодно – мороз явно переваливал за де-сять градусов. Окорок выгнала Пташку на работу избив как давно не избивала давно – вчера вечером Пташка опять вернулась из магазина с пустыми руками...
Пташка заходила в ее каморку, ступая босым окоченевшими ногами что торчали как две палки из лохмотьев юбки, плача зная, что ей будет сейчас... Пташка молила на ко-ленях продавщицу – как раз ту самую Анджелку - рыдала перед нею и целовала ее ноги но гадина только улыбалась, а как ей это надоело, выгнала девчонку вон.
Окорок знала, что Анджелка давно перестала давать ей бутыку раз в три дня как было договорено раньше – Окорок просто перестала платить, а Анджела считала что еже-дневное мытье полов не достаточная плата за пузырь... но все равно каждое утро и каж-дый вечер хозяйка гоняла босую Надьку за километр в магазин... а там уже Анджелка да-вала ей вечером неподьемное ведро воды с тряпкой, а сама садилась на стул лузгать се-мечки смотря сериал и, качая на ноге, пошлепывая по пятке в дырявом носке разбитым шлепанцем, покрикивала на Надьку что на коленях ползала мыла полы...
И после каждый раз, наслаждаясь своей властью выгоняла Надьку вон, после запи-рала магазин и, переобувшись в худые валенки, чапала в халупу где жила с сестрой и ее дочерью...
Жизнь в городке была бедная...

...Вчера вечером по возвращению Окорок спустила пар – похмелиться было нечем и Надька получила без счету проводом по спине и заднице... после – ее выгнала из сто-рожки на мороз, приказав к утру поднять на третий этаж весь рубероид, что лежал у вхо-да...
А утром, корявенькие босые следы Глашка видела от самых ворот... видела что они пошли в сторону города а сейчас Надьку Окорок опять била – водки не было, рубероид она не перетащила и баба матерясь вновь порола Надьку...
Пташка кричала как безумная так, что девка застыла на занесенных снегом путях словно мраморное изваяние... Ее сердце разрывалось от жалости к Пташке, к самой себе... она просто задыхалась от несправедливости жизни и жестокости матери и тетки, безраз-личия малярш, ярости Окорока...
Больше всего Глашка не могла понять, что стоило Анджелке давать хоть раз в два дня за работу бутылку – все равно «водовка» была паленая – что такое паленая она не по-нимала, но хорошо помнила как по осени напившись хвастала успешной торговлей тетка – или сегодня позволить ей, Глашке обуть хотя бы дырявые галошки?
Зачем ей это было нужно? Неужели не было хоть на грамм ей жалко бедняжку?
Надька так и не вышла сегодня на работу и за двоих отдувалась Глашка – а вечером за ужином Любка пересказывала события дня для Анджелы во всех деталях, привирая безудержно.

23 февраля 1990,
06.30, - 11, пасмурно

Этим утром Казначеева Мария Ивановна что работала в составе малярной бригады на стройке вместе с Пташкой, Глашкой и остальными, вышла на работу в разваленных шлепках – свои уже заслуженные войлочные боты, что носила она всю зиму а до этого много-много лет, она продала вчера чтобы купить хлеба и крупы.
Она бы не продавала их, если бы вчера, возвращаясь уже поздно с работы домой, на полпути ее не встретила внучка со словами «бабушка... я кушать очень хочу...» рядом как раз была лавка старьевщика, а через дорогу магазин – тот самый где работала капр Анджелка – оглядев себя, Казначеева вошла к «перекупу» и за бесценок уговорила его взять ее боты...
Расплачиваясь за купленные продукты она с ненавистью смотрела на сидящую на кассе Анджелку, что не стесняясь всем своим видом выказывала каждому, подобному ей покупателю, свое презрение...
А сегодня Казначеева шла на работу в шлепках – шлепки были ей сильно малы – она едва их натянула и то слыша треск старых ниток; почти вся пятка была открыта но... совсем идти босой в такую стужу она не решилась... плотнее укутавшись в платок, держа на груди расходящуюся фуфайку, она не оборачиваясь сошла с ступеней на припорошен-ную ночным снегом дорожку и, стараясь не обращать внимания на заходящиеся ледяным огнем ступни пошла прочь – она жила в «е*енях» и до стройки идти было больше четы-рех километров, но другой работы у нее не было...
Отправляясь этим праздничным утром на работу, Казначеева надеялась сделать по-больше и побольше закрыть себе наряд – никто других не просил оставаться дома... но все же они лодыри или... нет, скорее всего у них просто есть ком о них позаботиться, а она была одна на один со своим горем... со своей радостью и печалями.
Вот и сейчас, шлепая ставшими не морозе деревянными шлепками, поминутно останавливаясь чтобы вытряхнуть снег, чтобы постоять и растереть остывшие, раскрас-невшиеся пальчики что горели словно на них упала тяжелая железяка – было такое не так давно – поправляя на груди ватник, она шла этим ранним утро на работу – полы халата развивались, когда дул сильный ветер обнажая ее голы от пояса ноги... Мария Ивановна и не думала что будет так холодно но... ей все равно нужно было идти и впереди был целый день работы, хотя там можно и чаю выпить и у буржуйки погреться...
Главное, сегодня подзаработать денжат – голод не тетка, да и дом по весне нужно было ремонтировать не на три рубля...
Она давно крутилась так – тут подшабашит, там подколымит но эта зима выдалась тяжкой – деньги вылетали в трубу, она продала все что могла но денег в доме все одно не было – кончалась даже картошка! А тут еще из-за близости каторжного поселения дармо-вой рабочей силы было завались! И ей приходилось не просто... с внучкой на руках, живя на окраине приходилось каждое утро тратить очень много времени на дорогу – до сере-дины прошлого лета она работала на ферме, но после ее закрытия, пришлось вспомнить юношескую профессию и вновь взяться за кисть и мастерок.

...в это же самое время, скрипнув калиткой, пытаясь хоть как-то укутаться в дыря-вые обноски босая Пташка медленно шла вдоль забора стройки к Анджелкиному магази-ну... ее утреннюю подметательную работу никто не отменял – не смотря на то что она успела поспать этой ночью не больше часа.
…Вчера вечером, вернувшись опять с магазина с пустыми руками в сторожке кро-ме Окорока была еще Анька – самая вредная малярша из всех что жили на белом свете и во всех его окрестностях.
- А.... вот она дрянь! – сипло рыкнула бабища, увидев девчонку что юркнув, сразу прильнула к горящей в углу комнаты буржуйку...
- Какая тощая! – Анька что была самая высокомерная из всех малярш, не раз и не два таскавшая Надьку за волосы, посмотрела на нищенку как не смотрела даже Окорок, - такую кормить только деньги тратить. Пошли, - властно велела Анька.
- Куда?! Водку опять не принесла?! – Окорок повернулась к Пташке, потянувшись за лежавшей на окне палкой... – сюда иди!
Пташка, вжавшись в уголок между печкой и стеной, где она порой сидела покуда Окорок не выгоняла ее прочь, сжалась в комочек, подобрав под себя босые ноги, втянув голову в плечи отчаянно замотала головой, надеясь хоть еще немного погреться... она знала, что будет дальше – ее опять высекут и выгонят на лютую стужу... Пташка рыдала, категорически отказываясь подчиняться – она знала что сидя в кресле Окорок ее там не достанет – сегодня достала ее Анька.
- Ты погляди, мерзавка! – Самофалова резко поднявшись с лавки, в два шага по-дойдя к дрожащей в углу девчонке, и схватив ее за немытые волосы, резко дернула вверх, буквально выдергивая ее из уголка, - ты еще поговори тут!
Анька, что пришла к Окороку по важному делу и не намерена была тянуть резину: ей нужно было сторговаться по поводу краски что стояла в сарае и была предназначена для окончания работ, погрузить эту краску в машину, успеть ее отвезти и продать – сама она таскать банки не собиралась так что для этого ей и была нужна Пташка.
То, что эта краска шла на доделку коридора и без этой краски вся бригада не полу-чит зарплату, Аньку совершенно не волновало. У нее дома – у матери в другом городе - тоже ее ждал маленький сын и он тоже хотел есть и вообще, Самофалова собиралась как потеплеет свалить из этой дыры в Краснокаменск.
Так что ее заботило исключительно собственное благополучие и благополучие сы-на – она итак больше года корячилась тут по стройкам и по углам – хватит! Теперь оста-лось максимально срубить тут бабла, выбить из этой скряги ЕЕ деньги за прошлые месяца и... гребись оно все конем!
Проблемы Надьки ее не волновали совершенно – она равнодушно, с неприкрытым презрением смотрела на худую, трясущуюся на лавке девчонку, на ее худенькие ножки, выпирающие в стороны щиколотки, на оголившуюся из-под лохмотьев задницу... на ее черные, покрытые трещинами, впитавшие в себя грязь этой стройки пятки... грязнущие ножки с корявыми пальчиками... в запекшейся грязи, ярко-красные от долгой ходьбы по снегу...
Без слов взглянув на Окорока – та, вытащив свою пятую точку из кресла, здоровы-ми словно ковши экскаватора грубыми лапами, прижала Надькины ноги у щиколоток, с силой вжав их в доску лавки – Пташка лежала в ожидании очередной экзекуции.
Анька, помедлив секунду, размахнувшись ударила Пташку поперек ее пяток... Надька дернулась, рванулась всем телом, однако будучи вдавленной словно слоном в лавку она сделала себе только хуже... отчаянно задергав ножками она получила следую-щий удар не по пяткам, а ниже, ближе к пальцам от чего зашлась криком...
Самофалова третий раз размахнувшись промахнулась и попала по середине ступ-ней...
Пташка билась как безумная, кричала и вырывалась… дергалась, но не просила прощения что только сильнее выводило и Аньку и Окорок – Самофалова порола гораздо жестче бабы часто не соизмеряя силу, и каждый удар вызывал приступ вопли, пронзая раскаленным жаром все Пташкино тело...
- Хорош... ей работать еще, - после десятого удара остановила разошедшуюся Ань-ку Окорок...
...когда раскаленные, расплющенные алой болью босые Пташкины ступни косну-лись белого снега ее ноги подкосились...
Анька все равно заставила ее работать – там были только она и Пташка – больше никого. И краска, что Пташка должна была вынести уже протоптанной тропинкой... тро-пинкой на которой были только ее крохотные следы...
- Будешь вопить и орать, я тебя к забору привяжу, там ты и останешься до утра, мерзость! Бегом быстро! Все что тут стоит, носишь! – и, оставив рыдающую бедняжку от-правилась к забору где стояла ее машина.
... избитая, с трясущимися ногами, ступая всякий раз на утоптанную снежную до-рожку словно на варварскую смесь раскаленных углей, Пташка больше часа таскала из пристройки бесконечные банки краски, измазав руки и босые пятки – след маленьких ко-рявых ножек вел к забору...

...они закончили в начале третьего – Пташка повалилась спать, что утром пойти мести двор магазинный двор...
Сегодня Пташке можно сказать повезло – Анджелка оставила ее на работу на це-лый день... Надька не посмела сказать ей нет и идти опять назад – лучше быть избитой вечером... чем опять этим утром... а тут... тут нужно было хорошо отмыть полы и покра-сить стены...

... – Закрой мне побольше, - уже вечером, отработав в одиночестве на стройке день и почти закончив коридор – просто кончилась краска, а идти в «складовую» Марии Ива-новне не сильно хотелось, она разговаривала с временно трезвой Окороком, - мне деньги нужны! У меня внучка дома сидит босая, хата не топлена! – говорила Казначеева а сама не могла отвести взгляда от краюхи хлеба с салом что жрала бабища.
- Хреновая бабка ей досталась! Иди! Поставила, вишь?! – Окорок и не думала ни-чего ей рисовать, просто ткнув пальцем в лист бумажки на столе... – завтра будет тебе... премия

25 февраля
-8 пасмурно

В магазине Пташка задержалась на целых два дня – спала на куске картонки, успев съесть банку просроченных консервов но... ранним утром 25 числа, со слезами на глазах, зная что с нее просто спустят шкуру, Надька подметала двор огромной метелкой и, огля-нувшись может быть в последний раз, побрела назад по скованной стужей зимней улице городка...
Надька не знала, что вчера на стройке был скандал – материала не оказалось в «складовой», а без него невозможно было завершить работу и раз так... то никакой зар-платы бригаде было не видать!
Казначеева что так и ходила в шлепках на босу ногу в открытую обвинила Окорок в воровстве и присвоении их денег!
Их зарплаты!
- Чем мне внучку кормить?! Она хочет есть а я... я могу только ее по голове гла-дить!
- Дура старая потому что, - отвечала ей Любка.
- Я одна живу – мне не откуда денег взять, а мне очень нужны деньги! – Мария Ивановна сцепилась с половиной бригады – кроме нее и Пташки босой на стройке рабо-тала только Глашка... но Глашка как и Пташка-Таракашка были не в счет...
Анька Самофалова посмеивалась и во все услышанье обвиняла в воровстве Пташ-ку.
- Следы этой заразы были у сарая! – вопила Анька.
- И что?! Ты святая, да?! Тут все воры! Все! Эту дрянь заставляли воровать – сами то мараться не хотели?! – отвечала им Казначеева что была намеренна сегодня вырвать любыми средствами из наблюдавшей за склокой Окорока деньги.
- А......... а ты такая правильная! – обрушилась Любка на Марию Ивановну, - ты же со своей фермы ничего кроме соломы не крала, да?!
...Любка махнув рукой вышла на улицу покурить – на входе в недостроенный кор-пус она столкнулась лицом к лицу с только что вернувшейся Надькой... Она знала чем все закончиться – эту паршивку высекут как никогда ранее! Ох, будет что рассказать сестре, а Анджелка – та раззвонит по всей округе.
- Явилась, гадина! А ну пошли! – она ухватила Надьку за руки, потянув по лестни-це вверх, где в начале коридора второго этажа ругались бабы, - вот вам она!
- Краска где?! – набросились на нее все сразу – Пташке только оставалось закрыть ручками лицо и мотать головой в ответ на все обвинения... – ну-ка пятки покажи свои! Вот! Все в зеленой краске – и лохмотья ее в ней же! Она воровка!
- Да все воровали! Все! – Мария Ивановна хрястнула кулаком по стоявшим рядом строительным козлам, - деньги где, а?! Чем мне внучку кормить, кто скажет!
- Заладила, старая! Деньги, деньги! Нужны тебе деньги, попрошайка! Я украла! Она украла! Заладила, - Окорок держа в руках плеть прервала своим сиплым хрипом скандал, - кто как не ты третьего дня тут одна работала, а? Кто просил побольше закрыть ей, а?
- Что?!! Ах ты...
- Брехушка старая!
- Скрыть решила?!
- Бабаньки... да я же... для вас! – Казначеева не знала, что и ответить после такой подставы...
- Для себя ты, жидовка! Для себя, - крикнула ей в лицо Анька, - может это ты спер-ла краску?! У тебя вон тоже и шлепки и пятки все зеленые!
- Заткнулись! Виновных нашли. – Окорок толкнула Марию Ивановку, протянув той провод, - высеки эту гадину. Высеки так чтобы ей воровать не хотелось больше! По-лучат бабы денег сколько заработали – только привезли деньги мне, а ты... ты получишь сколько ударов ты ей сможешь всыпать. Один удар – десять копеек! Давай... покажи, как нужны тебе деньги...
Пташку к тому времени давно привязали к строительным козлам... огромным и грубым – привязали за руки, за ноги... привязали но она дергалась и рвалась во все сторо-ны, беззвучно плача от отчаянья и беспомощности
- Это она! Она! Я не воровала! Она, она это! – шептала она севшим простуженным голосом но как и раньше мать с бабкой, как потом тетка Ольга и тетка Наталья и тетка Аджика ее и тут не хотел никто и слушать – именно Надька была виновна во всех их бе-дах!
- Давай... высеки ее как там это... «она ходила зимой босая – в этом был виноват муж, а? ее избивали до полусмерти – в этом была виновата жена», - язвительно процеди-ла, цитируя классика, Анька... Ей самой было очень любопытно что сможет сделать Каз-начеева…
Мария Ивановна, держа в руках провод стояла на против привязанной Надьки... бедной тощей девчонки, но... именно из-за нее она вот уже пятый день ходит по морозу в драных шлепках и босой! Именно из-за нее им не платят деньги! И именно она виновата в том, что у них дома есть нечего! И в слезах ее внучки виновата тоже эта дрянь! Дрянь, что провоцировала ее всю зиму! И... кому будет легче если она ее пощадит? Что она ска-жет внучке если и сегодня не принесет денег, и она опять останется голодной?!
Кто ее пожалеет?!
Мария Ивановна, опустив глаза вниз увидев носки своих разбитых шлепанцев, торчащие с открытого носка и с порванных за эти дни боков грязные пальцы, решив, что если сейчас этого не сделает, то останется в своем нищенстве до конца дней сама но и оставит там внучку!
Размахнувшись Казначеева ударила шнуром поперек спины бедняжки – так закри-чала, завопила своим сорванным простуженным голоском от чего у всех присутствую-щих кровь застыла на пару мгновений и только Окорок беспристрастным голосом возве-стила «Раз»...
Мария секла и секла Надьку, не обращая внимания на вопли той, не обращая вни-мания что по ее спине начинает течь кровь, не обращая внимания на... ни на что, слыша только монотонный счет Окорока, быстро переводя удары в рубли, а рубли в продукты, теплые вещи... в свои боты что так и валялись у старьевщика!
После двадцати ударов Надькины крики перешли в бессвязный вой – она дерга-лась порой так что казалось свалятся козлы, но... только новые удары плети терзали ее спину, ее щуплую задницу, ее бедра, ее ребра...
Все словно замерли, а Мария Ивановна, отвесив ей уже тридцать ударов и не ду-мала останавливаться – мало!
Сильнее!
Еще сильнее!
Нет жалости к ней, сечь!
Сечь!
Сечь! Твердила она сама себе продолжая избивать Надьку что уже и не кричала, и не хрипела, а просто лежала словно куль с разбитой в кровавое месиво спиной а ее все секли и секли...
Количество ударов уже перевалило за пятьдесят когда Мария Ивановна решив остановиться вспомнила как ее сестру в детстве порола мать... порола правда розгами но все одно та верещала... а тут не сестра которую ей было не особенно жаль... тут мелкая бесстыжая дрянь...
И, взмахнув рукой, она решительным движением опустила очередной удар на из-битую спину девчонки...

...Казначеева засекла Надьку - как писали раньше - до полусмерти.
Она получила свои деньги и поспешила прочь от стройки – ее шлепки, ее голые ноги, подол халата были со следами крови... Купив каши, молока она спешила домой дальше, мечтая как накормит внучку, как будет смотреть как она есть и… будет счастли-ва.
- Бабушка… ты поранилась, да? – когда они уже сидели за столом спрашивала ее внучка, - бабушка… ну чего ты плачешь… хочешь каши… вкусная!

…Пташка так и осталась висеть привязанная... все разошлись... пока через несколь-ко часов Глашка не пробравшись в дыру в заборе не освободила ее – Глашка плакала от-вязывая девчонку, плакала когда тащила ее вниз, в подвал где положила на лавку в разде-валке, а сама долго растапливала буржуйку... просидев рядом с нею до утра...
Утром ни бабы, ни Окорок не вспомнили про Надьку – у них теперь на побегуш-ках была Глашка.
Любкин рассказ у Анджелки вызвал просто взрыв радости и эмоций…

…дней через десять Надька ушла прочь от стройки, прочь с совершенно незнако-мой женщиной, смотря на нее благодарными глазами, стараясь не плакать – за нее голо-сила оставшаяся у опустевшей сторожки Глашка, но это уже совсем другая история.