Форум

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Город Красный
Улица Коммунистическая, 17А
4 ноября 1990 года, пятница
01.50

...ее пальцы судорожно цеплялись за железную спинку скрипучей, грохочущей что старый трамвай кровати...
...ее тонкие пальцы с длинными острыми ноготками впивались в ее же ладони, чуть раньше, оставив следы на его спине...
...ее отчаянное, с каждым новым его движением все более проникновенное и чувственное «Дааа»! «Дааааа!» «Даааааааааааа!!!» сливалось воедино с пронзительным скрипом кровати, с грохочущим «Бум!» «Бум!» «Бум!» от ударов железной спинки в стену, с его дыханием, с жаром наполняющегося блаженством телом... ее «Да» было чуть слышным и волнующим когда он только вошел в нее и чем дальше, тем становилось все громче, громче и громче!
Стоп-кран был сорван!
Ей было плевать на соседей, плевать на ночь, плевать на всех, как и всем было плевать на нее – когда Юлька, она же Спичка - трахалась она не сдерживалась в эмоциях, она выплескивалась вся в крике и желании, а ее «Да! Да! Давай! ДА!!!!!!! О....... сука! Бля... ддааааваааай! Да!!!!» разносилось по всей квартире, всей улице, всему городу.
Это было ее отдушиной, ее страстью, ее боксерской грушей, ее наркотиком. Трахалась она самозабвенно, трахалась полностью отдаваясь еще недавно порочному в глазах «обсчества» греху любви, отпускала тормоза расслаблялась и летела словно электричка под откос сметая все на своем пути.
Скрип кровати, жар и дыхание их тел, грохот кровати, «Бум» «Бум» в стену, ее пронзительные вопли заводили Караськину, превращая ее в дикую необузданную, созданную для любви фурию что не знала пределов и не ведала преград – ее будоражила мысль что все старые мымры этой дыры уже ворочаются и не спят, уже грозят ей карами и начинают будить спящих мужей, а тот лысый урод что жил за стенкой вот-вот начнет бить кулаком в стену, а еще лучше начнет ломиться в дверь комнаты угрожая и отчаянно матерясь! Что он будет первой ласточкой, первой среди толпы недовольных скотов что разбудила она своим пронзительным «Дааааааааааа!!!!» - что соберутся под окнами ее конуры, окружат это барак, ввалятся в коридор принявшись отчаянно барабанить в дверь, лезть в окна, пытаться пробиться через стены – а ей было плевать на их крики и вопли, на их стук в дверь и протянутые сквозь окно руки – плевать! И тем более она была уверена в Федьке – пусть он самовлюбленный придурок, но за ним она была как за каменной стеной! Ни с одним парнем она не чувствовала себя в такой безопасности, никто лучше него ее не е..ал и... это только подогревало ее дикое «Даааааааа!»...
Юлька отрывалась по полной, с головой отдаваясь таинствам любви, наслаждаясь каждым мигом и каждым движением, каждой секундой наслаждения, а кончая, впивалась ногтями когда в ладони, когда в его спину, когда просто сжимая дужку кровати или хваталась за ее железный край или смятую простыню...
А после... растворяясь в приливе блаженства, всегда представляя себя на берегу моря в ласках прилива, с режущим отчаяньем и томительной болью ждала момента, когда схлынет последней волной страсть, перестанет яростно биться в груди сердце и она, открыв глаза, вновь окажется в пенале своей конуры в одно окно.
Как та Золушка что превратилась с двенадцатым ударом из принцессы в оборванку..
Богиня любви раствориться где-то там, погаснет, словно догоревшая спичка, и останется тощая девчонка двадцати трех лет с бездонными глазами, остреньким носом, большими сиськами и довольно стройными ножками – и она опять станет обычной, коих пруд пруди, а то и еще больше.
К этому времени Федька как обычно закурит и, плюхнувшись назад выпихнет ее на край кровати где ей не будет больше места: когда он ночевал у нее, Юлька в лучшем сдучае спала бочком на самом краешке а чаще на старой «одеялке» на полу. Как-то она попыталась возразить ему, за что получила тут же и сразу в глаз со словами «Ты че, сука, опухла! Кобыла, мне на работу завтра!», а после еще долго выслушивала от него же претензии и упреки так что больше она не затевала этот разговор.
Сегодня было то же самое – Федька пришел с работы уставший и в подпитии и сегодня ее сладостное «Дааааааааа» было особенно долгим и сейчас ее наездник спал, как и всегда развалившись на всю кровать – обхватив руками сиськи, она сидела на самом краешке словно на жердочке долго смотря на посеребренный лунным цветом тощий коврик на котором опять ей придется спать.
Дурные мысли о никчемности жизни начинали лезть в голову – Спичка презирала себя такие моменты, гнала их прочь. Верным делом было растолкать своего седока но тот спал как убитый, а когда он спит лучше не будить – себе дороже. Укладываться на жесткий пол отчаянно не хотелось, равно как не хотелось никуда идти но... после дикого необузданного секса ее всегда пробивало «на пожрать» особенно на жаренную картошку... на сале чтобы... такая со шкварками... с твердой, почти подгоревшей корочкой – благо и картошка и сало оставались. Как раз на раз – забрав завернутый в пакет кусочек размером с половину свой ладошки, Спичка оставила холодильник в раздумьях о жизни и судьбе: он был абсолютно пуст.
Дома она готовила мало, благо в детском саду, где работала нянькой можно было пожрать чем все и пользовались. Из-за этого и она сидела там уже почти что год, мотаясь как электровеник, выслушивая придирки по работе от жирной бабы-завхоза, и претензии по внешнему виду от высокой, с претензией на интеллигентность, заведующей.
Минувший день выдался у нее напряженным – приезжали какие-то уроды и заведующая вереща гоняла всех наводя красоту чтобы по своему обыкновению пустить пыль в глаза. Спичка бегала весь день как взмыленная лошадь наводя красоту и пряча следы затянувшегося ремонта, двигая и переставляя мебеля, не забывая о своих обязанностях, а после обеда Любася-завхоз велела ей брать лопату и ведра и отправляться перетаскивать в подвал наваленный у стены щебень...
Она практически послала ее нахер, дальше было слово-за-слово и угроза «к понедельнику не снесешь – вылетишь пробкой!».
...обернувшись на храпящего в койке Федьку, Юлька облачившись в халатик с одной большой и парой мелких дырок на плече, достав принесенные с работы затасканные до дыр пропитанные до вонючести потом и грязью шлепанцы на тоненькой, в пару миллиметров подошве, взяв пяток картошин и сало, она вышла в коридор закрыв за собою дверь.
В коридоре было прохладно темно и тихо... прилипнув словно муха к варенью шлепками к липкому до отвращения линолеуму, сквозь дыру в подошве чувствуя его мерзость, Спичка с противным «чвак-шлепк» «чвак-шлепк» пошла на кухню.
Никто не стоял в коридоре, не собирался ее бить и устраивать скандал – все недовольные спали, спал и хорек-сосед, спал и прочий бабий бомонд – эти куры выползут на кухню утром когда она уже упрахнет на работу. Ее не мучили муки совести что кровать била в стену – Людке с черными от мазута пятками ночами дома не бывало – она работала либо суткам либо ночами, а с другой стороны жили какие-то девчонки что тоже ночевали крайне редко.
Так что вся квартира спала... только с кухни доносился какой-то звук... приглушенные рыдания... что ли?
Остановившись, Юлька прислушалась... вроде тихо... да и кому тут рыдать? Хотя уродов что могли довести до слез да и не только до слез было в этой квартире предостаточно но... решив не гадать, Спичка под противный «чвак-шлепк-чвак-шлепк» направилась на кухню – было уже довольно поздно, так что следовало по быстрому приготовить на чьей-нибудь сковородке картошечку, поесть и брыкнуться на полу спать... а часа через четыре вставать.
Войдя на кухню и щелкнув выключателем, девушка увидела стоящую у окна всхлипывающую Шлепку...

...этим вечером Надьку вновь высекла проводом мать – только уже без всяких изысков – по колхозному повалив на кровать, она с криками «В кого ты у меня такая дура!» порола ее по еще не зажившему после давешней порки заду. Если позавчера ее задница получила полтора десятка ударов, то минувшим вечером больше полусотни ударов вспахали грубыми рубцами ее спина, ягодицы и бедра – Надька кричала, буквально захлебывалась болью, ей вторила вопящая в углу комнаты Зойка, а Зинаида войдя в раж хрипела, верещала, заходилась истошным воплем «Ты безмозглая дура! Ты ничего не можешь сделать! Ты бесполезная тупая скотина! Ты даже не животное! Ты амеба!!! Ты...»
- Яяяяяяя стараааааааааааааааалас мааааааааааааамоооооооооооочкааааааааа!!!!!!! - сквозь слезы и режущую боль причитала Надька, - онаааааааааааа слууууууууууууууушаать неееееееееееееее хооооооооооотееееееелааааааа!!!
Но мать оставалась глухой к словам дочери продолжая порку пока Надька не сползла на дощатый пол...
- Завтра пойдешь назад! Будешь умолять ее! На коленях ползать! Жопу ей лизать! Пятки целуй но чтобы Зоечка - кровинушка моя в детский сад пошла! Иначе... иначе я... иначе я... – Зинка аж задыхалась от ярости, - привяжу тебя на улице к столбу и буду сечь пока шкура твоя в лоскуты не превратиться! Запорю тебя до смерти! И оставлю там пока ты в эскимо не превратишься! Сгною!!!!!!!!!!!!!! – сжав провод в руке властно приказала Шлепке мать, - а теперь пшла вон! Вон!
Прошлым же утром Надька узнала что ее НЕТ!
Разбирая сумку мать не нашла ее свидетельства о рождении, а паспорт Шлепка из-за их бегства получить не успела – документы, заявление и прочее остались в паспортном столе... если после всех бесчинств толпы он вообще остался цел...
- Мама, а как меня примут в школу?! – допивая пустой чай изумленно спросила дочь. Это был для нее шок и ужас.
- А нахрена тебе учиться? На тебе пахать нужно! – последовал громкий удар кулаком по столу, - а ты что, еще учиться собралась?! Работать кто будет?! Я только – нет милочка! К тому же такую тупую скотину как ты учить все равно бесполезно! Ты не пойдешь...
- А я хочу! – крикнула Надька чувствуя как начинает дрожать ее нижняя губа и на глазах наворачиваться слезы.
- А мне плевать! – последовал резкий окрик Зинки.
- Нет пойду! – вскипела Надька за что и получила по морде полотенцем.
- Нехрена мне голову ерундой забивать! Бери Зочку и иди устраивай ее в сад! И попробуй не устрой – а у меня дела! – заявила Зинка... – и со стола убери! Дармоедка!
...спустя полчаса Надька, все в том же тоненьком, восточных тонов, халатике и звонких шлепанцах, прижимая к груди укутанную во все теплое далеко не легкую сестру, больше всего боясь упасть, спешила в детский сад... идти было неудобно – выпал снежок, Зойка крутилась и вырывалась, шлепанцы скользили, а ноги скользили по подошве шлепок и раз пять она вынуждена была возвращаться назад поддевая их горящими пальчиками и продолжая путь.
Сегодня выходить на холод было особенно неприятно и... только подходя к входной двери Шлепка чувствовала холодное дыхание, сковывающий дыхание ветер и обжигающий лед под ногами... она слышала про обморожения... читала как замерзали до смерти, как ампутировали в войну ноги... как... выйдя на крыльцо долг смотрела на свои босые ноги и... Надьке было невероятно, безумно их жаль! Ведь ей только-только четырнадцать – впереди была вся жизнь а если... кому она будет нужна если станет калекой?! От этой мысли ее словно кипятком обожгло.
Но...нужно было идти – пусть мать беситься но Зойка... ее сестра ведь ни в чем не виновна, она хотела чтобы все было у нее хорошо! И хоть на сестрице пальтишко и сапожки – маманя вчера постаралась – ей скорее всего прохладно а идти... она не знала куда так что опять искать, опять блуждать.
Проплутав и исходив лишние сотни метров, Надька все же нашла детский садик – как раз неподалеку от здания школы и... сердце ёкнуло в груди и сегодня она не решилась переступить школьный порог чтобы хотя б узнать что и как – сегодня она занималась сестрой...
К концу пути-дороги у нее отвалились руки, но позволить идти Зойке она не решилась, а покрытые после вчерашнего хождения за хлебом белесыми волдырями пальчики просто разрывались от боли когда она переминаясь с ноги на ногу стояла добрых два часа в теплом коридоре под дверью директрисы.
- Девушка... вы бы еще голой пришли! – процедила сквозь зубы заведующая смерив ее презрительным, полным отвращения и упреки взглядом, - Не нужно меня жалобить и ребенком попрекать! Зачем вы крошку с собой притащили? Мамаша, если у вас самой головы нет, зачем ребенка мучить?! Или вы надеялись что я сразу расплачусь и возьму вас вперед всех? А у нас вообще-то очередь, в курсе? Да, а помощь детскому саду вы готовы оказать? Пятьдесят рублей, - у Надьки в кошелечке осталось 50 копеек, - не такие большие деньги! – услышав эти слова Шлепка побледнела. Она понятия не имела что еще нужно платить! – И медкомиссию вам нужно пройти в обязательном порядке а... вот потом может и поговорим...
- А... если не деньгами... можно? - сглотнув слюну спросила тихим робким голосом Надька – в этом наполненном радостным визгом детей здании ей было совершенно не по себе, так еще все, буквально все, начиная от вахтера – старой бедно одетой тетки – что допытывалась куда это она идет и зачем, попавшимися ей на встречу воспитателями с чванливыми надменными рожами, и кончая той толстожопой курицей секретуткой и самой заведующей – все одаривали Шлепку презрительными взглядами, сверля глазами, упрекая ее в том что она посмела в таком виде явиться сюда и вообще расхаживать по улицам!
- Смотря что вы умеете, девушка, - уклончиво произнесла Заведующая. – но сначала вам нужно пройти комиссию! Как пройдете – приходите. И... это ваш ребенок? Нет? Ах... вы... сестра... а.... ну матери все равно приходить... так что до свидания!
И уже стоя под дверью кабинета Надька слушала сквозь зарытую дверь как ей перемывали кости.
- Меня аж бесит! Они такие наглые! Понаехали тут! Нищие! – больше Надька ничего не слышала, забрав Зойку медленно ушла домой. У нее не вышло. Она не смогла. Наверное права мать что она ничтожество... грустно... ей было так грустно что она шла почти не чувствуя холода, держа сестру за руку и смотря только себе под ноги... чтобы не видеть всех похотливых взглядов... вообще вокруг ничего не видеть!
А вечером случился скандал: приодевшаяся «в долг» Зинка сегодня нашла себе работу маляршей на стройке в нескольких километрах от дома, вернувшись вечером на веселее, пришла в бешенство узнав неудачи дочери.
- А.... – выслушав ее бурную речь протянула мать... – А... конечно, тебе же на нас плевать! А почему ты сразу в больницу не пошла?! – переспросила она дочь, - а почему ты хлеба не принесла... что? Есть?! Он НЕ СВЕЖИЙ!!! Или я жрать помои должна?! А ты думаешь что я буду бегать?! – и потянулась за шнуром, - тебя только сечь!

...просидев, точнее простояв пока не утихнет квартира в подвале где было хоть чуть теплее чем на улице, Надька вернулась назад не желая никого не видеть не слышать – она была в полном отчаянье и тоске. Все что бы она не делала выливалось в недовольство и бешенство матери, все ее усилия оказывались тщетными, а она сама начинала верить что она полная дура – она не знала куда идти, она не знала что делать... жутко болела спина и исполосованная жопа, очень хотелось есть, спать и... себя саму было очень жаль... все вокруг было чужим и бессмысленным...
Всхлипывая и размазывая по щекам слезы она не заметила даже как вспыхнул свет и тишину кухни нарушили ритмичные «чвак-шлепк», чирканье спички, звук воды... только когда на плите затрещало-зашкворчало и спертый воздух наполнился запахом жаренного сала... запахом от которого у Шлепки завернулись в узел кишки – она повернулась, увидев стоявшую у плиты девушку.
- А я думаю, долго мне еще на твою задницу смотреть и слушать как ты сопли жуешь. Халатик красивый... всегда такой хотела. Жрать будешь? – уловив ее красноречивый взгляд спросила, дочищая две последние картошки. – да и шлепочки у тебя модные... это вы что ли в четвертой теперь живете?
Надька... кивнула... узнав хотя бы номер комнаты.
- Комната видно та проклятая – там до вас тоже мать с дочкой жила. Мамаша типа твоей – тоже орала на дочь и порола ее по чем зря. – Спичка быстро резала картошку, под отвратительный «чвак» переминаясь с ноги на ногу, бросая в сторону Надьки взгляды, - мамашу посадили не так давно, а дочура ее теперь тут... нищенствует... полы моет... Людка ее с собой таскает... это Профессор кислых щей гуманист наш Витенька, тоже урод тот еще... постарался – смилостивился... девка в коридоре у сортира живет... сранки подчищает... а он скотина... Ты не удивляйся тут вообще сборище алкашей да скотов.
- А что ты тут делаешь? – хмыкнув носом спросила ее Надька. – Если все скоты...
- А мне надоело в деревне говно месить и на огороде раком стоять – вот сюда приехала, до Столицы не добралась еще... но ничего... впереди все. Так и Федьку встретила – он конечно тоже тот еще но не в пример моему прошлому. А что? Курсы парикмахера закончила – закончила. Работа хоть говенная но есть, угол есть почти свой, сейчас туда-сюда покручусь и видала я эту дыру. А ты?
- Мы сами приехали, - угрюмо ответила Надька, - тетка обещала матери что в городе останемся а сама нас сюда привезла... А теперь мать меня виноватой делает... – ее голос опять задрожал. – что Зойку в сад не взяли... что...за что меня она высекла, а?! За что?! Потому что пьяная вернулась, да? Потому что нихера делать не хочет! Потому...
- Потому что она твоя мать! Не нравиться – мотай на все четыре стороны а не сопли тут жуй в надежде что тебя пожалеют! Моя тоже меня пиздела с детства – и плеткой доставалось! Я терпела... потом ответила ей паленом однажды! И все! Аут! Полетела Юлька в свободный полет – думала все, звиздец, когда босиком из дома удрала... А жрать-то хочется... и сейчас дома появляюсь – и помогать ей надо... Стареет она – а не му..охала бы еще не знаю кем бы выросла и где бы кончила!
- Я все для нее делаю! Все! – крикнула в ответ Шлепка
- А ты что думала, - перебила ее Спичка, - что все тебя будут в жопу целовать? По этой жизни ты сама по себе! Мать твоя сука конечно, а тебе вместо того чтобы перед ней стелиться и визжать на всю квартиру самой тогда нужно устраиваться – я тоже сюда приехала в платьишке с фингалом и босиком – ничего, вишь... устроилась как-то. В учагу пошла – правда из той учаги вышибли – гуманист этот... сосед... Витенька... он моим профессором был... я перед ним ноги раздвинула... меня на хер, ему по шапке - а теперь тута вместе живем, - собрав весь сарказм извилась змеёю Юлька, перемешивая картошку. – и ты устроишься! Или на помойке сдохнуть захочешь? – помолчала, попробовала, решив что готова прямо на сковородке поставила на стол, порезала ломтями хлеб, вытащила вилки, - ешь!
Надька уткнувшись в пылающую жаром сковороду наминала картоху – Юлька съев пару кусочков сидела смотря на нее... вспомнилось Юльке детство... речка... огород и розги матери что разукрашивали ее зад... вспомнились годы беззаботные и обиды детские... радости и невзгоды... и сеновал и тот узкий мостик и рощица березовая над рекой и как топала она босой по пыльной дороге в город и...
Дальше вспоминать не хотелось.
- Ешь, сказала! А с садом что? – подперев щеку спросила Спичка, - Понятно... Так вот любишь Зойку, хочешь добра ей... если пока знаешь что такое добро... иди и падай на колени и умоляй ту стерву чтобы взяла... Унижаться будешь! В ногах валяться или ты думала, что мать за тебя никогда не унижалась?! Не просила никого слезно когда перетянуть паленом хотелось, а? Или ты гордая очень? И скажи, что малярить умеешь и дворы хорошо метешь! И на стройке работала! - помятуя слова Любаси-завхоза про кучу щебня все же навернув еще горячую картошку быстро говорила ей Спичка, - они дворничиху вчера выперла за пьянку... Возьмут может...
- Спаси...
- Не за что благодарить пока, - отмахнулась Юлька, - И это... тебе скромнее нужно выглядеть... а то ты как эта... Мона Лиза... чистая дюже... шмотки есть другие?
Надька вытирая сковороду корочкой хлеба отрицательно мотнула головой... это было такое удовольствие! Казалось вкуснее ничего в жизни ни ела. И она была так благодарна Юльке что готова была перед нею просить прощение на коленях не понятно за что...
- Халатик у тебя говорю хороший... и шлепочки мне твои... нравятся... Мои то... того... Махнем не глядя? А я тебя еще подстригу... чтобы выглядела ты... Утром со мной пойдешь... я как раз в том саду работаю. Придем, встанешь под дверью мамы, и как пень стоять будешь не отходя не в право ни в лево, а придет та сука упади ей в ноги... пятки целуй... проси... умоляй... унижайся... слезу пусти - она это любит...

...давно все стихло...
Юлька ушла спать, огласив коридор звонким «шлеп-шлеп» а Надька аккуратно присев на край табуретки, погрузив руки в карманы сохранившего чужой запах халата... старенького домашнего халата в цветочек... смотрела вниз на свои босые ноги, на замершие подле грязные красно-серые, с свисавшими по краям почерневшими от пота и грязи, превратившейся в лохмотья стельки, с торчащими из грубо сшитого вера нитками нитками... дырявые убитые шлепки... ее шлепки.
Сама же Юлька ушла в ее почти что новом халатике и ее почти что новых самых любимых шлепочках... довольная и радостная... Надька долго смотрела ей в след – конечно, Спичка была права... нужно было отпустить прошлое и жить настоящим но... там было тепло и сухо, а здесь теперь холодно и сыро... и страшно... но тем не менее именно тут ей предстояло жить.

...она, со слезами и сдавленным «Умоляю...» упала на колени перед нею, склонилась действительно попробовав поцеловать носки ее туфлей...
- Я... я сделаю все что вы скажете! Я могу делать все! Я могу работать без устали... Я... мне не нужно денег... Я... должна помочь своей матери... Она одна на белом свете... Она... такая хорошая... Пожалуйста... смилуйтесь... возьмите Зоечку... умоляю... прошу...
...ей велели подождать за дверью, а секретутка позвав завхоза, закрылась с ними в кабинете заведующей, куда минут через пятнадцать позвали Надьку.
- Я пойду вам на встречу... Иди к медсестре, бери направление на комиссию... Но сейчас идешь с Любовь Васильевной... она покажет что нужно сделать к понедельнику... справишься – в понедельник утром подписываю направление... нет... извини... я и без того была милосердна...
Шлепка полетела за завхозом как на крыльях – та привела ее двум огромным кучам схваченного морозцем щебня, наваленных метрах в пятидесяти от здания... показала потом вход в подвал, с давно не знавшими ремонта ступенями, лестнице... они вошли в его чрево, где было сыро и темно – освещения не было лишь свет проникал в узкое оконце. Там же ее ждали два огромных ведра и совковая лопата...
- К утру понедельника щебень должен быть весь здесь, рассыпан ровно... И не дай Бог хоть что-то пропадет с территории... твоя Зоечка не то что в сад не пойдет – она посрать до самого Краснокаменска нигде не сможет... Трудись... как там тебя... Шлепочка... чмоки. Да и начинаешь после закрытия!
Просидев до вечера в темном пыльном кильдиме, Надька с трудом дождалась когда стихнут последние голоса... она была полна решимости свернуть горы! Причем горы в прямом смысле. Сейчас было начало восьмого пятницы... через каких-то шестьдесят два часа у нее в кармашке будет лежать заветное направление!
Босиком, в грубой пыльной спецовке и такой же старой, больше похожей на лохмотья юбке что так удачно подвернулись ей в каморке, где коротала она день, гремя ведрами, с совковой лопатой на перевес подошла она к сереющей во мраке ночи куче...
В первый раз лопата лишь чиркнула не оставив и следа.
Размахнувшись посильнее она поддела пару камушком и лишь на третий раз она набрала полную лопату, с грохотом ссыпав их в ведро...
- Через шестьдесят два часа... через шестьдесят два часа, - твердила Надька, стараясь не замечать как тяжеленные что гири ведра оттягивают ее руки... – через шестьдесят два часа...
Шлепка не знала что завтра и послезавтра приедете еще две машины щебня...
Сообщить матери где она и что выходные ее скорее всего дома не будет, Надька тоже как-то не подумала, как заклинание повторяя «через шестьдесят два часа»...

...