Форум

От автора.
Это первый рассказ новой серии.
Действие с описанными ранее событиями не связано, героини новые, хоть действие и происходит в Краснокаменском крае.

С уважением, Автор.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Город Красный
Улица Коммунистическая, 17А
2 ноября 1990 года
12.00, мелкий снег, около нуля

- Три буханки... черного, - выдохнула она протягивая продавщице рубль.
- В одни руки... ОДНА буханка, дорогуша! Или ты что, хочешь лопать в три горла, а мы чтобы голодали?! - и не позволив ей возразить, костлявая, будто выточенная из иголок, со спадающей на глаза косой челкой продавщица Инка - девка лет тридцати пяти, обрушилась не нее шквалом, - тут, мля, сами жрать нечего – еще и вас, гастролеров, кормить... понаехали звезды тут всякие! - торговка грохнула, почти швырнула на прилавок хлеб, и словно вдогонку, горсть, разлетевшейся по прилавку мелочи, - быстрее, девушка, собирайте, не задерживайте очередь! У меня перерыв скоро!!! Ходят тут... мля... Следующий! Продвигаемся, граждане! Продвигаемся!
Как велико было искушение впиться зубами в корочку хлеба прямо тут, откусить, ощутить во рту твердость запеченной корочки и приятную мякоть жевать... жевать бесконечно долго жевать, наслаждаясь и упиваясь его вкусом, вдыхать запах хлеба... она еда поборола его – не хватало чтобы ее еще обозвали голодной нищей шлюхой – ей и без того хватило перенесенного унижения.
Озябшими пальчиками Надя сунула в авоську выстраданную, такую дорогую ей буханку, суетливо собрала монетки в тощий кошелечек, пряча его карман халата и, принявшись протискиваться между чужых, незнакомых ей людей и запахов, к выходу... он был не далеко – вон, впереди... совсем рядом но люди набились в магазин так плотно что казалось ей не выбраться... не выплыть из этого людского моря...
- Простите... извините... разрешите... – словно затираемая льдами красавица яхта она лавировала между айсбергами серых, незнакомых и чужих ей спин, прибираясь к спасительному выходу из людского шторма... Ее просьб никто не слышал – люди напирали и напирали, кричали и ругались друг с другом, спрашивая и переживая «а хватит ли хлеба и будет ли еще сегодня машина», наперед зная, что нет... провожая глазами выходящих... порывающихся к выходу счастливцев, взглядами, что пронзали тело словно рогатины медвежью шкуру...
- Блля-ай-ойййййй-сссс... – из ее глаз вышибли слезы, когда грубый ботинок очередной серой спины наступил ей на пальчики, вдавив их в грязный сизый кафель пола, - ну можно же осторожнее... – после девушка уже старалась не замечать косых презрительных и похотливых взглядов на ее прикрытые халатиком груди, ей еще несколько раз пребольно наступили на ноги грубыми сапожищами не извинившись и даже не заметив но самое страшное для нее был страх потерять, не вытащить из этого шторма хлеб – авоська неблагоразумно болталась у ее ног и...
- Та пропусти те же! Так вашу так! – не выдержав и уста терпеть, она развернувшись, слыша треск ткани, не обращая внимание на боль в ногах, выругавшись еще раз, распихивая и отпихивая локтями серые спины и бока, она словно рыбак невод подняла авоську и, прижав к груди как родное дитя, принялась проталкиваться к выходу – из дверей ее буквально выпихнули на улиц... поскользнувшись и успев удержаться, схватившись за шершавую стену магазина она отошла в сторону на пару шагов, обернулась... ужаснувшись той очереди, выросшей в раз!
Злым серым лицам людей тем, что все еще оставались без хлеба, смотревшим на нее, счастливую с буханкой в авоське...
Отвернувшись, глядя на свои еще не растерявшие до конца товарный вид синие шлепки с опустившими листья лилиями, на горящие отдавленные в давке пальцы со следами красного лака, на пылающий огнем мизинец, коему пришлось больнее всего... на развивающиеся на ветру полы цветастого халата... на прижатую к груди буханку... И быстро, под звонкий «шлепк-шлепк» Надька пошла, почти побежала прочь по улице прочь. Завернув за угол дома и только там, скрывшись от сверлящих глаз очереди, она достала из авоськи буханку жадно впилась в корочку зубами...
Осознав, что если не остановиться то съест ее прямо тут, Надька сунула хлеб в авоську и поспешила к своему новому дому, где в комнате № 4 ее ждали голодные мать и маленькая сестра – устыдившись и зайдясь краской от своего поступка, девушка шла, почти бежала, а ее звонкий «шлепк-шлепк» ее шагов должно быть был слышен по всему этому городку.
Она бежала на назад – довольная, что ей удалось купить хлеба, как они сядут и будут есть его вместе с супом все вместе и все у них будет тут на новой их Родине лучше прежнего!
... а согревшиеся – что было так же очень не приятно – в тепле магазина пальчики, вновь прихватывает морозным дыханием серого ноябрьского дня и ее мокрые шлепки не добавляли тепла и комфорта...

...они – семья Шелепиных приехали сюда, в провинциальный город, вчера, поздним вечером – с вокзала из самого Краснокаменска их милостиво привезла на своей ржавой «копейке» двоюродная сестра матери – тетя Лиза.
Еще на перроне, только услышав «нам далеко ехать» ее мать начала разборку с сестрой – проталкиваясь сквозь приезжающих и отъезжающих, протискиваясь между ними Надька с сумочкой на плече, тащила на руках вертящуюся неугомонную пятилетнюю Зойку, лишь отрывочно слыша наполненные гневом и злобой слова матери, ее яростные «ты мне должна» и почти равнодушные теткины «ничего личного – бизнес», а когда сели в машину и поехали, ей стало все равно – они уже были тут... они были живы и похоже никому не нужны... но тут не было вопящей и крушащей все на своем пути обезумевшей толпы, не было той дикой давки... не было паники и не было стрельбы и крови.
В тепле салона она, разомлев тут же уснула, уснула и Зойка, положив голову на ноги сестре и только мать продолжала выяснять отношения с сестрой, что увозила их из столицы Края в «Мухосранск» - было впечатление что Зинаида уже забыла как молодые и не очень соседи кто с арматурой, кто с автоматом «вежливо» попросили освободить квартиру, как они бежали на вокзал, непонятно как отдав почти все деньги купили один билет, как ехали впятером сидя на полке... как... как...
- Что ты теперь от меня хочешь! Я помогла тебе – приютила – таких как ты сейчас знаешь сколько и побогаче тебя, сестрица. Повторяю – я тебя пускаю в ту комнату и цена моя очень низкая – могла бы в полщелчка сдать ее в три дорога – так что ты мне должна быть благодарной, Зиночка. Времена ныне такие – бизнес. Ничего личного. – эти слова Надька слышала отчетливо и после она уже не слышала ничего – ей снились сны... поле цветов и зарево пожаров... крики и грохот... водопад красной воды и...
Они приехали около полуночи – выгрузились около покосившегося штакетника – выбравшись из машины Надька тут же промочила ноги в скрытой темнотой луже с проклятьями и звонким «шлепк-шлепк» выбралась она и поспешила, со спящей Зойкой на руках за теткой и матерью – за скрипящей дверью оказался длинный, наполненный резкими запахами, веревками и хламом коридор с единственной лампочкой и скрипящими полами – женщины уже были около двери а она все еще стояла у самого входа в ужасе оглядываясь по сторонам
- Где ты, ну-ка щлепкай сюда! – голос матери был как всегда резок и груб но спустя да десятка шагов она стояла на пороге узкой комнаты в одно окно, с кроватью, шифоньером, тумбочкой без одной двери и еще каким-то скрытым темнотой хламом среди которого был сырой и пыльный матрас на котором она и уснула...
А утром мать подняла ее как и всегда в шесть – Зинка нашла ей уже ведро и тряпку, велев приниматься за уборку пока она ходит разведывает «обстакановку».

Босиком идя в туалет за водой, чувствуя как липнет к ее ногам грязный линолеум, коридором с красно-зелеными стенами что давили на нее еще сильнее чем вечером Надька познакомилась с первым соседом что тащился ей на встречу почесываясь и зевая не скрывая интереса пялился на ее груди, проходя мимо выдал «дура малолетняя языком бы выдраила»... а после, уже вынося грязную воду услышала «куды лить собралась?! В сортир на улице! И без того трубы забиты... понаехали тут...»
Взмокнув и вспотев выдраив комнату, вымыв раз пять полы, выбив половики должно быть в начале десятого мать отправила ее за хлебом – сама принявшись готовить «варево» как она называла суп и рассуждать о жизни...
Надьке хотелось идти куда либо меньше всего – хотелось свернувшись калачиком, укрыться с головой лечь, заснуть и спасть, спасть и спать но еще больше хотелось есть но идти... идти туда на холод... ее одежда была вся на ней – под легким халатиком кроме трусиков, за которые ей не раз доставалось от матери, не было больше ничего и ее любимые шлепочки что таскала она не снимая так же не грели но... Зойка хотела есть, а Зойка так любит «варево» да и к тому же наверняка идти не далеко и вернется она быстро – Надька любила мать, ее слушала и жалела ее, раз за разом уговаривая и объясняя самой себе как той тяжело растить двоих без помощи и поддержки.
Поэтому не спрашивая и ничего, с тревогой глянув на серо-черный пейзаж за окном, и бросив тоскливый взгляд на пиджак материн и стоявшие у двери материнские туфли, уже наполненным голосами коридором Надька поспешила к выходу.
- Девушка! Вы очень громко шлепали все утро! Вы просто не дали мне спать! – она отшатнулась в сторону, когда выплывший из-за угла лысый дедок схватил ее за руку, - не успела приехать, а уже тут свои порядки устанавливает! Шлепает и шлепает! Что ты делать то будешь!
- Простите, - буркнула она в ответ поспешив к выходу, - во чудо! А что мне, на носочках? Зануда старая!
А на крыльце она встретила немолодую седую женщину в черном штопанном халате что, поставив рядом с крыльцом разбитые вдрызг пропитанные какой-то вонючей гадостью шлепанцы, оттирала столь же дурно пахнущей ветошью грязные босые ноги... ее грязный халат, ее побитые сединой волосы, ее сморщенные, испещренные глубокими морщинами руки вызвали у Надьки новый приступ паники но она все же осмелилась спросить где хлебный.
- Поздно, деточка, собралась, - окинув ее беглым взглядом, старательно вытирая тряпкой ступни ответила сиплым, простуженным голосом женщина, - прямо пойдешь, потом на право и там увидишь...
- Спасибо, - и, поправив на груди халатик, ужаснувшись тому как далеко идти но отступать она не хотела! К тому же сбегать должна была быстро...

...она увидела...
Надька увидела вывернув из-за поворота, увидела и отказалась в это верить, думая что спутала улицу, что по ошибке свернула в какой-то проулок... вышла на площадь... к автостанции... к... какому-то митингу
Нет, она явно заблудилась! Нужно было быстро найти магазин, купить хлеба и возвращаться назад чтобы не получить от матери.
И, хотя дыхание промозглого денька давно проникло под тоненькую ткань совершенно неуместного тут легкого цветастого халатика, хотя пальцы на ее ногах в видавших виды шлепках на тонкой подошве с пляшущими в так ее шагов лилиями уже изрядно кололо и холод начал пробираться по ее ступням к пяткам... щиколоткам и струиться вверх по голым ногам, она решительно отправилась на поиски «Хлебного» свернув на какую-то Пролетарскую, а с нее на улицу Девятого января и, обходя по краешку лужи, стараясь не реагировать на взгляды прохожих спешила вперед и вперед, сжимая в кулаке сложенную авоську... спешила, пока не сообразила что свернула не туда и, все еще отказываясь верить своей догадке, побежала назад, несколько раз ступив в лужу, не обращая внимания – желая доказать самой себе что нет! Не может этого быть! И она ошиблась а если и не ошиблась то сейчас там...
...Корявую вывеску «Хлеб» озябшая раскрасневшаяся Надька увидела издалека, но больше ее внимание привлекали серые спины, что стояли плотно друг к другу... переговариваясь, ругаясь, одним своим видом говоря что посторонним тут не место. Подойдя она долго не решалась спросить, слыша как переговариваются «говорят подорожал», «машина одна и та без тормозов», «завтра не привезут», «сколько буханок в руки сегодня – две?»...
Но этого не могло быть!
- Извините это за хлебом? – подойдя, спросила она спины.
Ответа не было, только один стоявший в стороне внимательно изучал ее фигуру от раскрасневшихся пальчиков до черных что смоль кудрей.
– А кто последний? – ответом вновь было молчание.
И через десять минут никто не ответил ей, никто ничего не спросил, ничего кроме «понаехали» она не услышала, но по разговорам она поняла и с ужасом осознала что да... она пришла к «Хлебному» – вспомнив слова той женщины «поздно»... Надька с ужасом поняла и осознала, что вернется домой без хлеба... что мать обязательно наорет на нее и самое что страшное прикажет вставать на колени и оголять задницу... и опять ей придется выть и кричать... она всегда кричала, когда ее пороли – невозможно было сдерживаться и она не сдерживалась.
Но тут... в самый первый день... такой позор... ведь мать будет в ярости, а в ярости она секла ее без меры и удержа...
Нет! Этого не будет и... но, холодно же, блин! И какой же ледяной этот серый асфальт и острая замерзшая каша под ногами.
Оставалось только немного подождать...
Не добившись кто же все таки последний, она решила держаться женщину в сером плаще и таких же серых стоптанных туфлях и ждать...
Она ждала.
Первые пару минут просто стояла, шевеля раскрасневшимися пальчиками, потирая плечи руками, незаметно для других... старалась согреть отвердевшие груди... очередь стояла и двери по прежнему были заперты хотя в окне висела табличка «Перерыв с 13 до 14»...
Потом, переминаясь с ноги на ногу, оглядываясь по сторонам... изучая серый, в большинстве одноэтажный пейзаж вокруг – лишь где-то вдалеке виднелся увенчанный лесами и вензелями с лебедями и статуями, а может это ей так казалось, трехэтажное строение – несуразно большое для столь малого городка – очередь стояла на месте не двигаясь и не меняясь, лишь подходили и отходили, здоровались и перекидывались меж собой парой фраз люди...
Она пританцовывала, она старалась не унывать, она старалась не смотреть на стоявших перед ней людей в куртках, штанах, ботинках да сапогах... она уговаривала себя, что вот-вот это все кончиться... но стоять на месте больше не было никаких сил – промокшие во время бега шлепки обжигали ее ноги, а раскрасневшиеся пальцы словно каждый поочередно и все вместе натирали жгучим перцем и жарили... жарили переворачивая и подливая масла – очередь стояла, магазин был закрыт, а она так боялась отойти и упустить очередь.
Ни разу за все четырнадцать лет ей не было так холодно! Ни разу не проводила девушка столько времени на холоде и ветру...
Надька не знала, сколько прошло времени – не обращая или стараясь не обращать внимания на взгляды толпы, на их замечания, чувствуя себя белой вороной, изгоем и чужестранкой, Надька терла без остановки голые плечи и шагала, шагала туда-сюда, яростно выбивая «шлепк-шлепк» уже и не надеясь вернуть чувствительность окоченевшим ступням – смотря уже беспрерывно в сторону, откуда должна была приехать «хлебная»...
Она сто раз собиралась не выдержать, плюнуть, развернуться и бежать назад по дороге найдя теплый подъезд где можно немного отогреться.
Сто раз собиралась уйти, поворачивалась спиной и, делая несколько шагов, поворачивалась на звук мотора или просто поворачиваясь зная что стоит ей дойти до угла как обязательно привезут хлеб но... она уже потеряет очередь, а за ней назанимало уже уйма таких же серых как и все... и назад ее конечно же не пустят а выстоять все заново она точно не сможет...
Самым страшным было для нее, когда машина все же приехала, пробравшись через толпу во двор – очередь к тому моменту вытянулась длинной змеёй растянувшись по площади петлями – еще пять минут назад околевшая Надька была в трех шагах у двери, враз откатившись на добрый десяток метров назад...
Она готова была сдаться – это превратившееся в пытку ожидание и серый лед асфальта и ледяное дыхание ветра вытянули из нее все...
Но она убеждала себя что там, дома, в чужой комнате, ее дожидаются голодные мать и сестра – Надька не знала что Зинаида найдя среди соседей бабку-спекулянтку взяла у нее в долг и хлеба и консервов и давно навернув все без остатка «варево» и уложив спать Зойку, пошукав по углам уже положила на табурет провод что молча дожидался ее возвращения...
Надька не знала этого...
Но даже не забота о близких ей людях, не страх перед наказанием о котором она, впрочем, и думать забыла - другое заставило ее безмолвно, только не глядя на ноги! Не глядеть на ноги и сапоги впереди нее! никуда лучше не смотреть! стоять и стоять в медленно ползущей очереди.
Она увидела ее с полчаса назад и с тех пор почти не отводила взгляд – впереди нее в очереди стояла укутанная в платок и пальто тетка – та самая занявшая матери продукты спекулянтка по фамилии Кащавцева их соседка по квартире – и она держала за руки трясущуюся от холода, рыдающую навзрыд девочку лет восьми... одетую в больше похожую на лохмотья юбку и спадающую с плеч кофту, а ее тонкие посиневшие ножки с невероятно острыми щиколотками и крохотными пятками, были обуты в столь разбитые шлепанцы что бедняжка с трудом удерживала их на своих ножках...
В магазин Надьку впихнули, там она успела едва согреться, когда в давке и мате пропихнули ее к прилавку, откуда с выстраданной буханкой выбиралась Надя долго выбиралась, а выбравшись обратный путь показался ей бесконечным... она искала глазами ту несчастную крошку, боясь представить себя на ее месте... боясь подумать каково ей... боясь подумать что будет с ее ногами...

...она вбежала в комнату раскрасневшаяся, на околевших не чувствующих холода ногах, оглушительно шлепая, за что только что в коридоре на нее вновь накинулся все то же дедок, мечтая обнять руками горячую кастрюльку, вдохнуть запах сваренного матерью супа а после просто прилипнуть к батарее, раствориться в ее живительном тепле... ей так хотелось увидеть мать и сестру за столом, отдать им хлеб и, шмыгнув носом заметив, что там сегодня прохладно, уплетать похлебку, жевать краюху, наслаждаясь таким ароматным мякишем и восхитительной корочкой...
На нее смотрела молчаливая табуретка с уложенным кольцом проводом... рядом со столом сидела с потушенной сигаретой мать.
Все настроение Надьки рухнуло в долю секунды – она недвижимо стояла на пороге, прижимая к груди авоську с хлебом, а пальцы ног начинало покалывать... к ним возвращалось тепло.
- Ты... ты где была, а? – вкрадчиво спросила ее мать. – ты где, гадость такая была! Или что, не успев приехать сразу побежала на базар п..дой торговать! Цену решила себе узнать, потаскуха! – то были стандартные надуманные обвинения но... но к ним обычно шел приложением ремень или скакалка но только не провод...
Надька прилежно училась в школе, помогала по дому, выполняя все указания и требования матери, но той казалось, что дочь всегда только и делает, что обманывает ее, норовит сачкануть и смыться, а как Зинка увидела в первый раз как Надька целуется с мальчишкой, начались обвинения в разврате и блуде...
- Мам, я за хлебом ходила! Я простояла там два часа! Я замерзла как собака, а ты... – Надька сделала шаг вперед, зная что сейчас мать сама встанет и перейдя на ультразвук начнет со слов... – а вы мне даже поесть не оставили...
Горький вкус обиды наполнял ее душу, сама душа давно ушла в ледяные пятки, страх перед свернувшейся клубочком черной змеёй провода наполнял сердце что уже бешено стуча готово было выскочить из груди и умчаться куда глядят глаза, а ступни кололо и кололо все сильнее и уже боль в пальцах заставляла вспомнить о ее ногах, ногах что столько сегодня вынесли и сейчас, совсем скоро опять будут служить ей когда она встанет коленями на эту табуретку, упершись руками в пол, подставив ляжки и задницу под гнев матери и...
- Ты меня куском попрекать вздумала?! – заверещала мать, - Сука ты неблагодарная! Тварь! Тварь дикая! Надо было тебя там оставить! Этим варварам чтоб разорвали они тебя на кусочки! В суп с вермишелью пошенкали! Гадина! Я тебя растила! Я тебя спасла! Я все делала для тебя! А ты только появилась возможность убежать, сразу ноги раздвигать когда, - ее яростный вопль оборвался так же внезапно как и возник, - когда мы тут с голода умирали а ты... Какая же ты бессовестная, Надя. Становись... – мать указала на табурет беря в руки черную змею провода...
- Мама... мама пожалуйста... – у Надьки перехватило горло, - пожалуйста только не проводом... ты же знаешь... как это больно... пожалуйста... прошу...
- Встала быстро на табурет! Иначе... иначе я выволоку тебя в коридор и отхлещу там у всех на глазах! За хлебом она ходила! Обманщица! Лгунья бесстыжая! Как же тебе не стыдно, Надя! – мать то заходилась визгом до переходила на едва различимый шепот...
- Конечно... итак уже вся коммуналка знает, что у нас скандал! Итак у всех на глазах... такой позор... я ведь не смогу не кричать... – пронеслось у девушки в голове и, предприняв крайнюю попытку убедить мать она выдохнула, - я там чуть не замерзла! Я же для вас старалась...
- А вот это не надо! Не надо, Надя, не надо! Как сегодняшний день показал ты решила, что взрослая да, что сама можешь решать – отлично! Мне Зойку прокормить нужно... на ноги поставить – может не такой шалавой как ты вырастит - я еще весьма ничего, так что с этого дня ты – сама по себе, мы сами по себе. Жрать ты будешь сама себе искать, на жизнь зарабатывать тоже – ты же взрослая, да! Как же можно так бесстыже врать матери в лицо! А теперь пока я не осатанела окончательно – на табуретку... быстро!!!
Ее вопль слился воедино с проснувшейся и заревевшей Зойкой и первой слезинкой скатившейся по щеке Надьки... ее пальцы сами нащупали узел на поясе – халат и трусики соскользнули с нее, а ступни невыносимо щипало и горели – Надька пыталась настроиться, умоляла себя сдерживаться заранее зная что у нее это не выйдет, шепча про себя «за что?!» «за что?!!!» когда ее колени встали на табурет, руки уперлись в пол, а голая задница и алые пятки смотрели на дверь...
- За чччтоооооооооооооооооооооооооооооооооооммммммммууууу!!!!!!! – когда мать размахнувшись ударила проводом в первый раз поперек ее задницы и резкая глубокая боль пронзила ее всю, раскаленной иглой войдя под ногти горящих пальчиков выйдя с ее сдавленным криком.
Мать не отвечала – второй удар пришелся поперек вмиг набухшего рубца и Надька с превеликим трудом сдержала в себе яростный вопль, едва удержавшись на своем постаменте, бешено затрясла она ногами, забивая вглубь себя наполненный яркой вспышкой крик...
- Только терперь! Только не осрамиться в первый же день только... только все уже знают что ты стоишь тут раком и... – осознав тщетность своих усилий скрыть унижение, она словно отпустила тормоз... в ее голове что-то щелкнуло и...
- А... а еще ты трусы специально чтобы тебя сняли подороже одела, да?! – Зинка только сейчас увидела ее единственные видавшие виды трусики и переложив провод в другую руку, попала в перекрестие первых двух ударов что слились воедино пылающими рубцами и расплывающимся синяком – Надька больше не сдерживала в себе крик зайдясь пронзительным, горестным отчаянным воплем...
- Мало тебе! На! – четвертый удар пришелся на ее бедра на которых тут же вспухла широкая огненная петля.
- Получила?! Чего хотела, гадина!!! – вопила Зинка не контролируя себя, посылая вырывающие из дочери визг удары с правой, с левой руки – вдоль, поперек, наискось, в переплетение старых и тогда из ее задницы вылетала кровь, приводившая мать в полное исступление – свист шнура, вопли дочери, рев младшей и ее крики слились воедино заглушив все остальные звуки в этой квартире.
Двенадцатый удар шнуром пришелся на оттаявшие пятки от чего девушка в первый раз грохнулась на пол, поджав под себя, обхватив руками разорвавшиеся на части ступни...
Мать велела ей вернуться назад.
Пятнадцатый удар заставил ее вновь рухнуть с пыточного станка.
- Я смотрю тебе понравилось, дрянь! Я теперь буду разговаривать с тобой только им – только так видно до тебя доходит! Вон с глаз моих, скрылась а это... это, - поддев с пола ее трусики Зинка разорвали их пополам, рывком открыв дверь в коридор чуть не сшибив стоявшего за нею соседа, добежав до туалета она смыла ненавистные обрывки в унитаз...
- Лихо вы, мамаша, дочуру того... – произнес все тот же сосед с интересом поглядывая в приоткрытую дверь их комнаты.
- Что?! – зыркнула на него Зинка.
- Шлепали свою шлепочкой знатно... пронзительно вопила... когда вы ее шлепочкой! – и Васнецов Виктор прозванный Профессором, поспешил в свою дверь довольно урча и напевая, – шлепала утром шлепка своими шлепками, а после шлепку саму пошлепали шлепкой чтоб не шлепала она громко своими шлепками!

...ночью она лежала на своем матрасе, рыдая уткнувшись в его полосатое брюхо – вся ее задница, бедра и нижняя часть спины были исполосованы кровавыми рубцами, а губы тихо шептали «за что?»...
...она поняла одно – никто кроме нее ей не поможет. Она никому не нужна. Она одна в чужом и враждебном ей мире и никто, никто кроме ее самой ничего не сделает для спасения. Она нужна только для одного – чтобы другим было хорошо, на нее, Надьку, всем, даже матери, наплевать, а она... она все же ее любила и все же лютая обида душила ее и сухие губы упорно твердили «за что?»...

...с того самого дня Надьку в квартире прозвали Шлепкой.