|
|
| Заслуженный Автор
|
Сообщение: 1543
Зарегистрирован: 12.01.19
Откуда: Россиия, Анапа
Репутация:
8
|
|
Отправлено: 01.01.23 23:04. Заголовок: История 4. Гад.
Это продолжение (четвертый рассказ) невеселой история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
улица Орджоникидзе ¼ кв 4
17.10 4 сентября 1998 год, пятница
+10, пасмурно
1
Х а р а ш о!
Ему было х а р а ш о!
Тут всегда… ну почти всегда, ему было х а р а ш о!
...Вернувшись утром с ночи, Игорь пришел в скованную тишиной квартиру: мать ушла в магазин, Валька тоже еще не вернулась со смены, Ольгу видел стоящую раком на грядке, Надька была в школе или еще где… он задумался, вначале решив что ему наплевать где, в итоге решив что нет, не плевать.
У него к падчерице - он не воспринимал ее именно вот так, падчерицей - было какое-то свое, особенное отношение и восприятие. Не своя ни чужая, ни наплевать но и без восторга, не падчерица, не дочь но вроде и его и, главное, он знал что имел на нее право.
Полное законное право владельца.
Осознание данного факта пришло не давно и пришло именно тут, где все вокруг было его - тут Надька была чужой, а он своим в доску. Словно они оказались в черной-черной комнате где Надька передвигалась с превеликой осторожностью, а он творил что хотел, демонстрируя раскованность и уверенность.
Ощущение что он играл с ней в кошки мышки, и даже не нужно было сжирать мышь, гораздо приятней и интересней было наблюдать за ее метаниями.
Наблюдать за метаниями...
Наблюдать.
И бить.
Подумав еще немного Игорь решил что его категорически не устраивает учеба Надьки, эти ее ежедневные походы в школу они… в корне не правильные, потому что там он не видит ее метаний, но... в этом что-то было, в её школе, пикантное и интересное. Захоти Игорь подумать еще немного он непременно решил что самое пикантное и интересное в том что Надька каждый день возвращается назад, в его дом, в его мир, в его логово.
Возвращается, только с этой школой она стала это делать не регулярно, в разное время, как будто сама решала когда ей приходить!
Она так с подработок своих не приходила - бегом бежала, а тут?!
Училась она!
Занималась!
С этим нужно было что-то делать - он даже знал что и когда - но сейчас нужно было заслуженно отдохнуть!
Имел полное право.
Постояв еще пару минут, подышав привычным с детства теплым студенистым воздухом, насладившись тишиной и покоем, поставив «фестивалки» на полочку, Игорь пошел в ванну.
Титан был полный.
Вода почти что горячей.
2
Он помылся. Лил воду, не жалея, долго и с удовольствием купался, тер себя жесткой мочалкой, опустошив титан до донышка; после вытерся своим — именно своим, висевшим на отдельном гвоздике, даже на другой стене — полотенцем, натянул треники и отправился на кухню; поставив греться чайник, забрал, не разогревая с плиты сковородку с картошкой и рыбой, поставил ее перед собой на накрытый клеёнкой стол, и, накатив, принялся жадно, причавкивая, есть.
Когда засвистел чайник — Игорь всегда кипятил его полным — он почти успел доесть, еще разок накатив, выпил чаю, после третьей стопкой закрепив достигнутый результат и, сыто рыгнув, оставив за собой на столе и крошки и сковородку стопку и кружку и вилку, довольный отправился в свою комнату, где растянулся на своем диване собравшись перед отдыхом «заценить фильмец по видачку» - Игорь к сорока годам сохранил привычную подростковую форму общения - не заметно для себя под жаркие ахи-охи и снятую во всех подробностях сцену разврата, уснул.
Игорь спал хорошо, даже отлично, проснулся в приятном расположении духа, да и как иначе?
Игорь был дома.
В своей, привычной с самого детства системе координат, в квартире, комнате, на своем диване, в свои штанах. Он… давно мечтал об этом, тут ему было х а р а ш о! Поэтому так легко согласился на предложенную Валькой аферу, все понимая, все принимая, согласился - ему было все равно, он хотел вернуться на свой диван, где было тепло, всегда приготовлено, привычно и отлично, к тому же мать больше не гудела "Учись сынок, учись! Женись сынок, женись!"
Отучился.
Женился.
Хватит.
Хватит жить для других!
Все, долг обществу, матери, семье и прочему отдан — настало время жить для себя. Работу мечты — сутки-трое — он нашел, на свой родной диван вернулся, шкура для эбли всегда была под рукой, черная «шоха» стояла во дворе, мать больше не пилила, яичница у него получалась вкусная, видачок был, игровую приставку «Денди» до Нового года он себе купит.
Но, главное, его тут не трогало н и ч е г о!
Ни теснота в квартире, ни старый ремонт, ни подтекающий унитаз, ни неурожай картошки, ни недавний этот, как его… ну короче очередная прокладуха власти и скакнувший бакс, ни то ни другое ни двадцать пятое! Ему, Игорю, было все равно, ему было х о р о ш о.
Он не парился ничем в а а щ е.
Оно ему было не надо: на хлебушек и сковородку картошки он заработает всегда, майка, бушлатик, «фестивалки» и треники у него были, гитара висела на стене, уголек у в топку и налево он сделает всегда, диван стоял, выпить было.
Все.
У него все было: мать, работа, машина, хобби, баба.
Все остальное было лишним, точнее не существовавшим, не входившим в его систему координат.
Но было лишь два исключения: дрожащая сестрица и падчерица, точнее Надька.
И вот сейчас первое исключение — Валька — стояло на пороге комнаты и орало.
Исключение всегда громко орало.
В этот раз орало похоже про второе исключение.
Падчерицу.
Надьку.
3
18.30
Надька пошла домой, только когда сидеть на лавке больше не было сил — и стало холодно, очень холодно.
Встала с лавки, ноги не шли.
Проведя ни один час на улице, она даже мечтала, как войдет в теплую «до вонючести» квартиру, как сегодня на нее не накричат, не будут ни бить, ни топить, ведь сегодня она своим возвращением никому не помешала, не нарушила ничьих планов! Мечтала, как погрузиться, словно в горячую ванну, в тот липкий воздух, как разуется, умоется, переоденется в свой домашний рваный халат, а на кухне будет скворчать жареная картошка вкусная только тем, что сегодня не ей выпала сомнительная честь ее чистить! Жариться будет и рыба; и ей скажут что-то делать, потом будет ужин и ей может быть достанется и кусочек рыбки и она может быть наестся; потом она будет мыть посуду, потом вынесет мусор, вернется и сядет в уголок на табурете на пустой кухне, потом когда наконец-то затихнут все звуки в доме ляжет спать, потом…
- Дрянь! Гуляла, да?! Прохлаждалась! - в дверях подъезда, с пустым ведром в руках, ее встретила Валентина, блестя «золотым зубом», чвакая-шаркая шлепками, кои носила до отвращения пошло. – А мы голодными сидеть должны, да?!
Валентина налетела на нее как коршун, хотя нет, как нечто имеющее право на все, налетела, оттолкнула, прижала к стене, зашипела, зашкворчала как картоха на сковородке, потом начала кричать!
Кричала Валентина профессионально, кричала так что закладывало уши, крича, впадала в коматоз, теряя всякую связь с происходящим, кричала забывая повод крика, кричала ради того чтобы кричать, криком своим забивая оппонента напрочь, заставляя того теряться, бледнеть, потеть, судорожно извиняться, скрываться с глаз ее вон.
Этим она пользовалась умело, вот и сейчас орала во все горло, даже не разогнавшись, не набрав скорости, а взяв с места гнала, гнала и гнала!
- Картоху чистить я за тебя буду, да? Дармоедка что ты, что мать твоя! Приживалки! Гнать вас нужно! Гнать! Давить как клопов! Понаехали! Тут сами жить негде, так еще вы! Ты, что? Что? ты мне еще что-то хочешь сказать, дрянь, да? Ну попробуй, попробуй! Убью! Растерзаю! - распалялась Валентина, и, схватив Надьку за руку, толкнула ее на скрытую тьмой лестницу в пыльный подвал, в след же ей кидая ведро, что ударив успевшую едва увернуться девушку в плечо, загрохотало, покатилось в пыльную темноту подвала. - Быстро! Бегом!
И, не удовлетворившись криком, сама пошлепала-поспешила за девкой вниз!
Да, Валентина сегодня была явно в ударе - сама чувствовала это и щедро делилась с окружающими! И сегодня, даже непробиваемый и равнодушный к ее воплям Игорек-упырек и тот поморщился и тот слушал ее даже покорно, наплевательски, но покорно и ей большего было не нужно! Ей таки удалось испортить брательнику настроение, удалось, и это было не так уж и мало!
Он же так хотел быть всегда "на позитивчике", а тут наааааааааааааа! Получи, фашист, гранату!
И, возрадовавшись, Валентина переключилась на ту единственную, кто не мог никуда деться, кто не мог возразить, кто будет все слушать сколько бы она ни орала, на Надьку.
Валька знала, что кто-кто, а Надька ни в чем не виновата, но разве это что-то меняло?!
И она орала, орала, орала все время, что Надька набирала в поутьме картошку, орала почти наступая на нее, орала, грозила какой-то палкой, орала, суля самые страшные кары, орала пока девчонка не набрала полное ведро и чуть ли не побежала к выходу, задыхаясь одним вопросом: за что все это, за что?!
Потом, прислушиваясь к дыханию осеннего вечера Надька мыла, а потом там же, на улице, у сараев, чистила, чистила, чистила мелкие проросшие клубни, стараясь не плакать, но слезы все равно катились по ее щекам и их приходилось вытирать грязными ладонями от чего лицо девушки ее щеки, ее носик стали грязными, словно она толь только вынырнула из печи. Надька не знала об этом, а если бы и знала то ей было бы все равно.
Согнувшись и сжавшись, быстро работая ножом, она поминутно оглядывалась, озиралась, ждала что вот сейчас, нет вот да, да сейчас, еще через секунду из-за угла выйдет отчим и... будет, будет молча бить, бить ее головой о стенку или пинать ногами или просто встанет и будет стоять, смотреть чтобы внезапно ударить, пнуть, перетянуть.
Но его не было, не было, не было, только сердечко ее стучало быстро-быстро и было страшно-страшно.
Страшно-страшно от неизвестности, жутко от повисшего во времени ожидания.
4
22.37
Отчим схватил Надьку за руку, когда та уже заходила в ванную, долго дожидаясь своей очереди.
Схватил как обычно — вынырнув из темноты своей комнаты.
Схватил, когда она почти поверила что обошлось.
Схватил, когда она решила что сегодня все сделала правильно, когда подумала что можно немного расслабиться.
Схватил неожиданно, схватил больно, внезапно, схватил, ввергнув ее в растерянность и шок.
Заряженный стопочкой, картошкой и позитивом, в спортивной кофте, в застегнутой на верхнюю пуговку рубашке, в трико и истрепанных «фестивалках» Игорь походил на выжидавшего в засаде паука, что долго-долго смотрел на попавшую в его сети муху.
И от него ужасно пахло приторно сладким мужским парфюмом.
Он долго-долго мариновал падчерицу этим вечером, специально тянул, откладывал, ходил мимо близко, но не касаясь ее, сидел но почти на нее не смотрел, ничего не говорил, но давил, притесняя, давил одним своим присутствием, и молчал, молчал, молчал, наблюдая за растерянностью, паникой, надеждой, облегчением, ожиданием падчерицы, улучив, поймав момент когда та вдруг поверила что обошлось.
Нефига!
Не обошлось!
И не обойдется!
Он схватил ее когда Надька открыла дверью в ванну в своем дырявом домашнем, одетом на голое тело халатике, с распущенными волосами в своих — ага, тут, в этой квартире, себе не принадлежала даже она! - домашних шлепках, открыла собираясь умыться, собираясь готовиться ко сну.
Он ухватил ее и потащил к выходу из квартиры.
Молча.
Без слов, дернул больно, ухватив за кисть, потащил за собой, у двери заставил разуться, толкнув из квартиры вон, на площадку, на лестницу, босой, дальше в наполненный свежестью осенний вечер, почти что ночь.
Он знал, что ей сейчас достанется, достанется крепко, как никогда, достанется только за то, что Валька видела его мимолетную растерянность, достанется и за все остальное, достанется запросто так, банально, буднично.
Когда они вышли, на крыльце молча, скрестив руки на тощей груди, глядя куда-то вдаль, в желтом свете фонаря, затягиваясь сизым папиросным дымом, отрешенно курила Ольга, что не повернула головы, не отреагировав никак, когда мимо нее прошлепала в сопровождении отчима дочь.
Зато бурно отрегировала сидевшая у подьезда на лавочке Валька. В халатике, в наброшенной поверх спортивной кофте, покачивая шлепочком, помахивая, отгоняя комаров сорванной веткой, посоветовав «драть ее как Сидорову козу чтобы не шлялась абы где», проводя отчима и падчерицу взглядом, перевела его на докурившую до пальцев Ольгу на что та лишь безразлично пожала плечами: мужу видней.
5
22.40
В лунном свете, отчим быстрыми шагами шел через пустырь, таща за собой падчерицу — не выпуская, а лишь все сильнее сжимая ее руку. Шел, точнее, ломился напрямик, не по дорожке, напрямик через бурьян, по битым кирпичам, по доскам, по увядающей крапиве — босая, не на шутку испуганная Надька, шла за ним, не в силах выбирать куда наступать, ее ноги страдали от всех этих камней, стекляшек и торчащих из земли палок! Ей приходилось почти бежать чтобы не упасть, чтобы поспевать за его шагами.
Он явно волок ее в тот сарай!
Волок в сарай как скотину на убой!
Упади, споткнись, проткни гвоздем она ногу, он бы потащил ее волоком.
Скотина.
Сволочь.
Гад.
Ей хотелось кричать!
Боже, Господи, кому еще ей было кричать, кого просить помочь, чтобы остановить это безумие?! Кого, если родная мать равнодушно проводила ее взглядом!
Кому??? Этому милому безобидному Ивашке?! Его попробовать позвать на помощь?!
Да?!
Или свою новую классную? Пригласить, рассказать, как отчим ее воспитывает?!
А может ментам рассказать во всех подробностях, так еще и приврать, а?!
Или заверещать сейчас тут, во все горло?!
Закричать помогите?!!
И что?
Что?
Кто сюда придет, а?
И главное что будет потом, когда этот кто-то, убедившись, что это «голубки воркуют» уйдет?
Поэтому, стараясь хоть что-то увидеть в темноте, Надька спешила за отчимом молча — другого ей не оставалось, а когда она оказалась внутри сарая, с вкопанной, сбитой из грубых досок, конструкцией в центе, молчать было бесполезно.
Игорь велел ей раздеться, раздеться и не брыкаться – он привязывал ее молча, привязывал жестко, резко, грубой веревкой, привязав ее с широко расставленными ногами, натягивал словно гитарную струну, привязав, животом вдавив в угол пыточного станка, привязал ее за руки, прикрыл за собой дверь, протянул руку, сняв что-то тяжелое со стены, взмахнул рукой, словно стряхивая термометр и только потом ударил.
Ударил первый раз перетянув ее поперек спины, перетянув так что у нее свело все кишки, вышибло дыхание, отошел в сторону, обошел вокруг и ударил второй раз, ударил наискось, ударил резко вниз, заставив падчерицу зайтись криком.
Видимо ему там не понравилось и, обойдя привязанную еще раз, встал с правой стороны от станка, ударил и в третий и в четвертый раз, ударил в двадцатый, и в хрен его знает какой раз, бил по спине, попадая по синяку что оставило ведро, бил по пояснице, по заднице, по бедрам и снова по заднице, бил останавливаясь, бил сериями, бил.
Надька рвалась, задыхалась, кричала… на сколько это позволяла затыкавшая ей рот вонючая тряпка, кричала, кричала, разложенная и привязанная за руки и за ноги, кричала когда шнур полосовал ее спину, хрипела и корчилась, когда на ее теле вздувались все новые и новые рубцы.
Она заходилась слезами и криком, давясь соплями и просившейся наружу картошкой, изводилась от жгучей, разрывающей ее изнутри боли, от отчаяния от собственного бессилия, от молчания матери, от лжи, первые удары, ну первых пятнадцать, а дальше она просто выла, хрипела и рвалась, не в состоянии думать, осознавать, даже молить чтобы это быстрее закончилось.
Сегодня отчим не бил, а истязал ее, порол особенно жестко, вколачивая удар за ударом без всякой жалости, в темноте не видя следов, порол как-то особенно равнодушно, безразлично, буднично, как картошку чистил. Избивал не в наказание не в назидание, избивал за собственную ту секундную слабость, избивал, а не наказывал, избивал, как топил накануне, а избив, отвязал и оставил лежать ее там.
Кляп даже не вытащил.
Гад.
|
|
|
| Заслуженный Автор
|
Сообщение: 1565
Зарегистрирован: 12.01.19
Откуда: Россиия, Анапа
Репутация:
8
|
|
Отправлено: 09.02.23 23:28. Заголовок: История 5 Вместо Канн и Канар
Это продолжение (пятый рассказ) невеселой история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
улица Дергачева 222, кв 264
22.10 7 сентября 1998 год, понедельник
1
В квартире было тихо.
Вечерело.
Свет горел только в ванной, где шумела вода, приятно пахло ароматическими маслами.
Обнаженная Тонечка – входная дверь была закрыта изнутри на фиксирующую задвижку так что брательник войти не смог бы – заканчивала приготовления к банным процедурам.
Перед этим девушка долго, очень долго мыла чистящим ванну, протирала стены, мыла полы, добиваясь чистоты и порядка: братец не страдал аккуратностью, не стремился за собой прибирать, тем более в местах общего пользования, не говоря уже о его половине квартиры где был полный срач.
- А чё, давай домработницу заведем, а? – на очередное замечание сестры дня три назад ляпнул Ромка. – вот и не лезь! А не нравиться, прибери сама! Это наша квартира и я тут могу делать чё хочу – на своей половине тем более!
Удавить его хотелось за такие слова! Но дверь в комнату закрылась перед её носом и... Тонечка стерпела и смолчала.
Вчера они не разговаривали, сегодня тоже, если не считать перепалки перед химией в школе – на публике шпилить друг друга злыми шутками у них получалось великолепно! – а сейчас Тонечка наслаждалась тишиной и... пыталась быть взрослой.
Не дочкой богатого папашки – кем в сути она и была – а самостоятельной взрослой девушкой: чтобы и себя в порядке держать и в квартире чисто было и еда вкусная и дела сделаны и...
На фиг.
Сейчас об этом думать положительно не хотелось.
Ванна была готова.
Вино налито.
Пена искрилась в приглушенном свете; кафель сверкал чистотой.
С распущенными волосами, в белоснежном халате, она являла собой величественное зрелище.
Сбросив одежды, Антонина с томительным наслаждением погрузилась в горячую воду, в блаженстве прикрыв глаза.
2
Юдина Тонечка была красавица – это признавал даже Ромка, что был вечно в контре с Тонькой, но вот что она старше него, пусть на несколько минут, Ромка мириться и признавать не хотел.
Тем более не хотел признавать сейчас, оказавшись в их общей квартире.
Спасибо родителям – папеньке, что отходя от дел, купил им эту квартиру - одну на двоих, чтобы его дети помирились!
Наивный…
Тонечка и Ромочка не ладили с самого детства и пока, последняя воля родителя не могла изменить это.
Ромка рос эгоистом и оболтусом, Тонечка наоборот додельной и до жути правильной — они росли под надзором нянек; матери не было, а прочую родню отец на порог не пускал.
Петр Иванович был весь в бизнесе; лихие времена, лихие нравы, родительская же забота заключалась в деньгах да покупке всего, что их душа пожелает, «чтобы у детей все было!»: брат с сестрой не знали отказа.
А отношение брата с сестрой не складывались, но отец ограничивался риторическим «Дети, как же вам не стыдно».
На этом воспитание заканчивалось — Петру было некогда.
Он делал бизнес, «стрелки ставил, базары тер», а в редкие минуты единения семьи, когда отец уделял пару минут внимания детям, больше молчал... смотрел на них, когда был не пьян, смотрел с любовь, грустью и тоской по тем временам когда для счастья не нужно было не бабла не власти, а просто чтобы мамка по голове погладила и, стащив со стол горячую картошку, можно было бежать гулять.
Но то были редкие секунды; отец редко позволял себе расслабиться, стянуть строгий костюм «крутого парня».
- Говно в детской башке должно само... само либо прокиснуть либо дозреть, - пололчав любил говорить им отец. - Само! Прокиснет... жаль... дозреет... – и выдавал мимикой и жестами что второй вариант для него явно предпочтительней первого.
После этого поднимался и уходил «рубить бабло».
Поэтому Тонечка и Ромочка росли в отцовском доме в окружении нянек. Когда Петр Иванович счел что дети достаточно взрослые, говно пару лет перегорало в пансионате в Швейцарии, но уже несколько лет брат с сестрой жили на Родине, готовясь к самостоятельной жизни.
Ромка готовился примерить малиновый пиджак крутого мэна, Тонечка смотрела на дом, полную чашу... но год назад дела отца стали не очень, а к началу этого лета так совсем плохи.
И утомившись мирской суетой, Петр Иванович засобирался в далекий монастырь, каяться, замаливать грехи и искупать молитвой вину... и мало кто знал что все это лишь дымовая завесе и обман.
Бывший бизнесмен «крестил лоб» и упорно изображал покаяние и полное презрение к бренной сущности мира, убедительно собираясь провести остаток дней в уединении, уподобившись гусару-схимнику из известного романа.
Но... но детей не бросал, без средств не оставлял, открыв счета в банке, купив им эту квартиру.
В сути, разборки сына и дочери, их постоянные споры было единственным, что по-настоящему тяготило Петра Ивановича и этот, как потом окажется, спектакль он, преследуя цели «по бизнесу», стремился и помирить детей и заставить их самих думать.
Обеспечив Тоньке и Ромке безбедное существование в краткосрочной перспективе, отец, совершенно не желая чтобы его отпрыскам досталось все готовое, чтобы упали с неба «заводы-газеты-параходы» и они окончательно превратившись в богатых и праздных прожигателей жизни, в итоге все благополучно просрали.
Новость что отец отходит от дел, что для Ромки что для Тоньки стала шоком, а общая квартира стала еще большим шоком.
Тем теплым майским вечером, вечером отец позвал их в кабинет. Что Ромка, что Тонька готовились к беззаботному лету, полному утех и наслаждений. Они вошли к Петру Ивановичу ничего не подозревая; папа не посвящал их в собственные планы.
- Па, случилось что? - забила тревогу Тонька: отец был непривычно серьезен.
- Да расслабься, - развалившись, вальяжно ответил брат.
- Дети, вы взрослые, жизнь не справедлива и вы должны учиться сами находить в ней свою дорогу. Я вложил в вас… достаточно, но говно должно или перегореть или прокиснуть. Поэтому, живите, - и продвинул через стол связку ключей.
И это был ШОК!
ШОК!
3
Вместо Канар и Канн Ромка с Тонькой оказались тут, в новом районе в новом доме по улице Дергачева 222, квартире 264.
Тем вечером… в своей квартире они достигли, за бутылкой виски и пакетиком чипсов, так желаемого их отцом мира и согласия, пока Ромка перепив не обрыгал угол.
- Свое говно будешь убирать сам! - заявила Тонечка, - я тебе в прислугу не нанималась!
- А я каждую соплю спрашивать стану? - грубо ответил Ромка. - че хочу, то и буду делать! Ты мне не указ! Эта квартира тоже моя!
- И моя! Сру где хочу!
- Ну и свинья ты! - заявила Тонька и склока перешла в матерную ругань.
И хотя на утро причина раздора была устранена, это ничего не поменяло и тем днем они продолжили ругань: настало время делить площадь.
Никто не хотел уступать друг другу ни миллиметра, тем не менее Тонечка безапелляционно забрала себе кухню и отвоевала большую спальню, Ромка же получил «зал» и соседнюю комнату.
(продолжение следует)
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума