Отправлено: 18.12.22 15:48. Заголовок: Грустная история Надьки. Обновлено 09.02.2023

От автора.

Родился вот такой проект - проект что-то типа дневника, какого-то взгляда со стороны на "живет семья - типичная семья: лошадь, крыса и свинья", на школу, на повседневность и прочее.

Долго думал публиковать или нет, но все же решил опубликовать (особенно прочтения рассказа о сироте и опеке)

Мы много тут говорили и говорим про семейное насилие, про якобы возвышенные отношения, про то что часто под маской воспитания живет обыкновенное бытовое насилие - без поводов и без причин. Этот проект именно об этом: без драмы, без возвышенного слога и суждений, моя попытка представить на "как оно есть".
Типа сериала, снятого на скрытую камеру.

Предупреждаю сразу: получается мерзко, даже отвратительно, так что не надо потом в меня кидать старыми шлепками, которые так же присутствуют в изрядном количестве, дабы подчеркнуть, усугубить и углубить.

Все рассказы будут публиковаться в одной теме.

Приятного чтения.

С Уважением, Автор.

P.S. При публикации нового рассказа в заголовке темы буду менять дату, здесь же будет список опубликованных рассказов.

1. Грудь Памелы Андерсон залипала
2. Дуракова и Ивашка классная компашка
3. Плохо, поздно и не так!
4. Гад.
5. Вместо Канн и Канар

 Отправлено: 18.12.22 15:49. Заголовок: Грудь Памелы Андерсон залипала

Это невеселая история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.


МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск,
улица Дергачева 222,
03.30 вторник, 1 сентября 1998 года,
+ 10 дождь

1

За окном едва занимался рассвет – а у взмокшей Надьки было еще впереди много дел и первым из них было подняться с двумя ведрами воды с первого на десятый этаж.
Таких спусков – подъемов должно было быть еще три – если повезет, если не будет чего-то ох... как в прошлый раз, если никто из жильцов за неделю в свинью не превратился, если...
Да чего было загадывать!
Нужно было ра-бо-та-ть!
Работать и молчать, работать быстро, чтобы пот со лба утирать не успевала, чтобы, чтобы, чтобы!
До семи часов оставалось совсем мало времени, а работы было еще ой-ой-ой и, главное, нужно было вернуться... домой... и попробовать, ну хотя бы попробовать привести себя в порядок и в школу, в школу на торжественную линейку, где в уголочек, в уголок что никто не уволок и постоять, посмотреть, попытаться порадоваться.
Ведь сегодня было первое сентября – ее новое первое сентября, что девушка давно ждала с замиранием сердца.
Ждала и очень боялась.
Надька была нищей. Не всю жизнь, а совсем не давно... стараниями Ольги и дорогой тети Вали!
Это было сложно признавать, просто невозможно смириться – она не хотела думать почему, почему так вышло, а когда мысли лезли в голову, становилось невероятно тоскливо от несправедливости и жестокости этого мира.
И сейчас, шлепая босыми ногами по ступеням, она старалась идти быстро, но так чтобы не расплескивать воду, думая, почему эти дома стали строить такими высокими? Бред, конечно, но нужно было о чем-то думать, на что-то отвлекаться, чтобы не так хотелось спать и, и чтобы заглушить страх.
Она заранее знала, что сегодня на нее будут косо смотреть, кто-то будет как бы не специально отходить в сторону, чтобы не оказаться рядом с ней, кто-то нарочито громко шутить, специально плоско, кто-то может и оскорбить и, возможно ударить.
Но все это нужно будет не заметить, не отреагировать, пережить, стерпеть.
Как ей иногда говорили «Терпи, милая, другого, тебе все равно не остается».
И сейчас ей нужно было терпеть и спешить.
Надька останавливалась часто: на третьем, пятом – оставив ведро - седьмом, девятом этаже – унять дрожь и восстановить дыхание и успокоить трепещущие груди.
Она отдыхала не долго – совсем чуточку, передохнуть и дальше, дальше, не обращая внимания на проклятущие ведра, на усталость, на страхи, на холод, на грязь – скорее дойти, скорее подняться, словно расписанная непристойностями дверь на площадку десятого этажа, открывала ей, как Герде из сказки, дверь в волшебное царство... или знать что она опять смогла, опять дошла... или просто ничего.
Так или иначе, сейчас Надька, пробежав мимо лифтов, значимо грякнув ведром по полу площадки перед квартирами десятого этажа, грякнув рядом с брошенной тряпкой, принялась за работу...

2

...почесываясь и зевая, Юдин Ромка, тащил свой тощий зад в сортир. Ночью, когда эта овца Тонька спала, он всегда ходил посредине, разделенного нарисованной краской линией на полу на две равные части, коридора.
Роману снился такой сон… какая там Памела Андерсон! И следы мечт о растворившейся в небытие красотки с выразительными, либо седьмого размера, глазами ощущались остро, особенно как и ее пропажа в самый ответственный момент. А что еще ждать от баб? Все они ...!
С этими мыслями Ромка почти вошел в сортир — общий — когда его внимание привлек звук на лестнице — какие-то шаги, что-то звонкое упало, эхом отозвавшись от стен, что-то полилось...
- Ля, либо дебил какой ночью переезжает, придурок, - подумал Ромка заглядывая в дверной глазок… - или… - и в мозгу заплясали приятные мысли.

3

И сегодня пришлось мыть руками – какая-то гадина сперла из не плотно закрытой кладовки швабру – все три подъезда по семнадцать этажей она мыла руками! Хорошо, что веник оставили – смогла подмести...
Вот кому, кому и зачем понадобилось воровать старую швабру?
Оставалось... чуть-чуть.
Десять этажей.
Согнувшись...
И выжав тряпку, согнувшись, широко расставив ноги, широкими движениями быстро-быстро мыла она полы, мыла изредка убирая непослушный, прилипающий к лицу черный вьющийся локон, рукой вытирала с лица пот, а под одетым на голое потное тело грубой спецовкой страдали ее измученные, лишенные бюстгальтера, груди.
Спецовка была ей мала и она застегивала ее не на все пуговицы, и груди того и норовили выбраться наружу чтобы не касаться грубой ткани, чтобы не тереться об нее, чтобы вдохнуть полной грудью, но Надька не смела ходить и работать расстегнутой – кто увидит? Но работать было очень, очень неудобно!
В этой спецовке и в такой же грубой, сшитой ею же из мешковины длинной юбке, Надька помогала и отчиму в котельной и Ольге в больнице и мела улицы и работала на своей подработке, отчаянно надеясь что ее убогая неудобная одежка протянет как можно дольше.
И сегодня Надька страдала как никогда раньше.
Это было дело рук отчима, что, минувшим днем, увел Надьку за пустырь, в заброшенный сарай, где велев снять рваный домашний халатик, связал ей руки и перекинув веревку через балку под потолком, заткнув ей тряпкой рот, долго... долго мял, сжимал, выкручивал, тянул и сдавливал грубыми пальцами ее груди, потом бил.
А потом тут, на работе эта жесткая куртка, что наждаком драла растревоженные груди.
Надька терпела долго — все семнадцать этажей первого и второго подъезда и семь этажей третьего но… но было так больно, словно и правда терли, терли ее плоть, в кровь, в мясо так больно и не в силах терпеть, разогнувшись и запнувшись о ведро, всплеснув руками, пуговицы сами расстегнулись, спецовка распахнулась и ее груди, вырвавшись наружу, глотнули свежего воздуха.
...Наблюдая в глазок за их освобождением, Ромка задышал часто-часто...
- Нет, нет, нет! Нет, дрянь, а… - шептал Ромка, еще сильнее впиваясь взглядом в глазок.

4

…сконфузилась и полыхнули ее щеки, всплеснув руками, удержала равновесие и, сконфузившись еще больше, стыдливо коснулась мокрой ладошкой груди, обернулась по сторонам не догадываясь что на нее смотрят в упор, на ее смущение, на ее груди…
Ромка тихо стонал у двери, стараясь не упускать свое из рук и не издавать ни звука — чтобы не эту девку не спугнуть, не сестрицу не разбудить, хотя ее сложно не услышать. Ему отчаянно хотелось чтобы девка нагнулась, подошла ближе, разделась вся, чтобы эта ночная сказка не кончалась, чтобы встала как нужно перед ним, вся такая…

5

С обнаженной грудью, что сохранила на себе следы дневного истязания, Надька застыла, как изваяние.
Осторожно дыша, прикрыв глаза, стараясь погасить, растворить боль, едва касаясь холодными пальчиками исстрадавшуюся плоть, она наслаждалась каждым вздохом, стояла тут, в полной тишине, одна — так бы и стояла, стояла, вечно так бы стояла!
Да что угодно бы делала лишь бы быть одной!
Лишь бы ее оставили в покое!
Лишь бы ее никто не трогал! В прямом и... в переносном смысле...
Надька и работу себе эту нашла, чтобы ночами, чтобы хоть иногда никого не видеть, чтобы хоть иногда никого не слышать.
Всю ночь, да хоть на несколько часов.
Одной.

6

С матерью, которую Надька в глаза и за глаза она звала Ольга, они жили в двушке, где кроме них жило еще четверо или пятеро или семеро.
Смотря как считать.
Пенсионерка Галина Борисовна или баба Галя лет семидесяти пяти, вместе с вечно работающим на полную громкость телевизором, с сериалами, со сковородой на загаженной плите шла за одного жильца.
Дочь Галины Борисовны, сорокалетняя Валентина Николаевна, что легко перекрикивая телевизор, жарили утром, в обед и вечером картошку с рыбой, разговаривала с матерью, воспитывала дочь-оторву да кляла матом всех и вся, шла за второго жильца.
Тринадцатилетняя Инга, младшая Валькина дочь, что с утра до вечера пререкалась с бабой Галей, слушала маг, без конца предъявляла своему бойфренду что он ее не любит, постоянно униженно заставляя назвать ее сукой, страдавшая что у нее тощая жопа, нос крючком и вообще что она страшная, жизнь дерьмо, а Варька сука, была третьим членом семьи.
До недавнего времени вместе с ними жила и старшая Валькина дочь – Варька двадцати двух лет, но вот уже как пару месяцев Варвара жила отдельно, в своей квартире в новом доме.
Эти трое, еще приходящий в любое время суток брат бабы Гали, пропахший табаком и рыбалкой дед Толян, жили в большой комнате, именуемой «Залом».
В «Зале», с завидным постоянством появлялась старая железная скамья, что в остальное время стояла на лестничной площадке этажом выше. Корявая истертая и тяжелая скамья безапелляционно занимала место под картиной в центре «зала», приковывая к себе внимание всех жильцов и соседей. Ее по праву можно было считать четвертым жильцом.
В этой квартире пороли часто, пороли жестко, пороли жестоко и беспощадно. Только Галина Борисовна и ее любимый сыночка Игорек, ни разу не оказывались на ней! Валентину мать порола регулярно, Валентина так же с пристрастием драла дочерей, с появлением в доме Ольги и Надьки, они стали чаще других оказываться на ней.
Без жалости.
Без прощения.
Замоченные в подвале в бочке с крутым рассолом розги, шнур, скакалка, ремень и плетка что жили в коридоре шкафу, со всем авторитетом и заботой о воспитании подрастающего поколения, сохранении семейных ценностей, заявляли о себе как о пятом жильце.
Изношенные старые советские вещи — бесформенные цветастые халаты, треники, кирзачи, башмаки, шлепки и тапки, спецовки, какие-то картузы и батистовые трусы — ими были забиты шкаф в прихожей, полка для обуви в тамбуре, крючки в ванной, они бесформенно валялись на балконе, окончательно истрепавшись отправлялись в сарай, служа одеждой-обувью, средством наказания, унижения, гигиены. Они справедливо считали, что без них, как полноценного члена семьи, тут никуда.
То была правда.
Ну и, конечно же, запах. Седьмой член семьи жил во всех комнатах и углах. Едкий, липкий терпкий запах, непередаваемая смесь тонких родственных отношений, затхлости, пота, старья, прогорклого масла словно студень дребезжал, не выливаясь ни в окна ни в двери, пропитывая собой всех обитателей квартиры № 4 дома по улице Кирпичная-3, словно черная дыра, втягивал в себя, все помнил, ничего не прощал, давил, подминал, пропитывал все насквозь!
Ольга с мужем – для Надьки отчимом дядей Игорем - жили в крохотной комнатушке прямо напротив входной двери.
Интерьер комнаты не менялся последние лет двадцать: тот же диван, тот же шкаф, тот же стол у окна, те же обои, те же плакаты Рембо и Терминатора, те же портьеры, вытертый коврик, что составляли уют в начале восьмидесятых, до сих пор были на своих местах. Это была детская комната Игорька, откуда он уходил в сад, в школу, в профтех, куда и вернулся с женой и падчерицей и гитарой несколько месяцев назад к вящему неудовольствию всех.
И почетное место на стене над кроватью занимала гитара и портрет Есенина. Гитара была гордостью Игоря, гитару он любил как никого другого - разве что маму и себя – горланя репертуар Цоя, особенно «убиваясь» по песням «Звезда по имени Солнце» и «Кочерага-рок».
Надьке в этой «Вороньей слободке», убежище душ людских, колыбели семейных ценностей семьи Никоненко места уже не было.
Со своей раскладушкой и сумкой с пожитками, она кочевала из коридора на кухню из кухни на балкон, с балкона в комнату к Игорю или в квартиру напротив, где доживала свои дни в полном запустении лежачая бабка, за которой «за хатенку» ухаживала Галина Борисовна… ща! Все кто угодно, но только не она, кормили-поили выносили судно, а баба Галя у подъезда рассказывала.
Словом, Надька мыкалась по углам, а дядя Игорь… отчим… он был рядом! Он был везде! Он не преследовал, он просто постоянно был! Был постоянно рядом! Когда Надька куда-то шла, когда пыталась отдохнуть, когда стирала, когда вешала белье, когда чистила картошку, когда мыла полы, когда принимала душ, когда спала, когда несла уголь, когда работала на огороде!
Отчим мог возникнуть из ниоткуда, походя шлепнуть, ущипнуть за грудь или просто сидя в кресле или на табурете наблюдать за ней, внезапно ухватив за руку отвести в чулан, сарай, просто разложить на лавке и выпороть или унизить или запереть в сарае, просто выгнать за дверь.
Просто, потому что захотелось, потому что не так посмотрела, потому что плохо работала, потому что что-то вспомнил, потому что она жила в его квартире, потому что он имел право!
Отчим порол падчерицу и на лавке в «Зале», там же наказывал Ольгу, но чаще бил когда никто не видел, останавливаясь только тогда, когда ему надоедало самому – слезы Надьки его только бесили и она сдерживалась как могла, терпела из последних сил зная что этот гад не отстанет, зная что ей никто не поможет.
Ольга, не говорила ничего, в лучшем случае молчала или, подняв глаза, тихо говорила: «Ну вот зачем ты мне все это рассказываешь?», в худшем начинала кричать, в катастрофическом — бить.
А он пользовался падчерицей. Нет, не было и намека на половую неприкосновенность, но все это было невыносимо.
Нелюдь делал с Надькой что хотел, где хотел и как хотел.
Эта тварь не знала ни жалости, ни пощады.
Но после… после самым страшным было возвращаться «домой» - искать себе место, проглатывать их реакцию, пытаться умыться чтобы не стучали в дверь, но чаще «включаться в работу».

6

И этот кошмар длился уже четвертый месяц.
Надька похудела, становилась молчаливой, стала пребывать в постоянном напряжении, в постоянном ожидании чего-то худшего, в постоянной готовности сжаться, втянуть голову, проскочить невидимкой.
Но ее замечали и рвали во все стороны: Надька помогала по хозяйству дома, помогала Ольге на работе, помогала Валентине, помогала отчиму, помогала, помогала, помогала!
Без разрешения она не могла ступить и шагу — на подработку каждый раз уходила через психи, слезы, битье и крики.
Надька крутилась как могла. Она переживала за Ольгу, что после пропажи денег от продажи квартиры, совсем ушла в себя.
Мля, ну будто произошедшее касалось только ее! Будто только ей было плохо и только ее мир рухнул!
А про нее, Надьку, кто-то спросил? Кто-то спросил как тебе, девочка, живется? А?
Ни одна лядь не спросила ее об этом!
Никому, кроме Надьки, не было дел до ее проблем.
После переезда сюда она терпела выходки Игоря, работала как лошадь, искала оправдание поведению других и очень, очень переживала за мать, но терпеть все это становилось просто невыносимо!
Вся прошлая жизнь осталась там, в микрорайоне на другом конце города, в проданной после долгих настойчивых уговоров тети Вали квартире, тут же было только тоскливое одиночество.
И все лето Надя отчаянно ждала первое сентября.
А Надьке так хотелось чтобы на всем свете был ну хоть один, ну один-одинешенек человек что ну хоть иногда, ну совсем-совсем иногда мог ее обнять, мог ну хоть немного пожалеть, ну хотя бы капельку, чтобы ну хоть кому-то можно было рассказать, поделиться, поплакать!
Новая для нее школа. Новый класс и отличная возможность избавиться от липкого внимания отчима.
Она так в этом нуждалась.

7

Придя в себя и зайдясь краской от смущения, Надька бросилась собирать разлитую из ведра воду. Как и была, в расстегнутой спецовке, с обнаженной грудью, руками собирала она воду.
Все это время Ромка не отлипал от глазка, изнывая и трясясь, категорически желая увидеть все, жутко раздражаясь от мысли что никогда ее больше не увидит и эта ночная сказка не повториться, стараясь не спалиться и не кончить раньше времени, он пожирал ее глазами, как никогда и никого в этой жизни!
Все предыдущие девки, все эти супер-мега-гипер-порно звезды казались ему дискотечными шалавами что не шли ни в какое сравнение с этой прекрасной незнакомкой.
Она была великолепна, она была божественно прекрасна и Ромка хотел одного: чтобы она мыла, мыла, мыла бесконечно драила пол, а ее груди волновали и радовали его, равно как и ее, скрытая юбкой такая же голая – он был уверен в этом – жопа!
Ромка хотел ее всю! В личное постоянное пользование!
Но, как?! Да, у его папаши были бабки, но, мля... у него их не было, так еще и эта гадина Тонька, и... прогоняя стылые мысли, он упивался зрелищем!
А Надька, лихорадочно отжимая тряпку, собирала воду со странным чувством – что кто-то смотрел, смотрит на нее пристально и внимательно, смотрит… не так как отчим, иначе, с влажным чувством. Надька даже оборачивалась несколько раз, но она по-прежнему была одна на этой, блестящей мокрым кафелем в бледном свете освещения, площадке, поднимала голову, смотрела в упор на дверь квартиры 264, и продолжала работать.
Постепенно боль проходила, начинала появляться усталость, но отдыхать было некогда и, покончив с площадкой у квартир, пройдясь напоследок вдоль плинтусов, Надька, подхватив ведро, ушла к лифтам, быстро маханув там, пошлепала на девятый этаж.
А Ромку захлестнула горячая волна кайфа.
...Ромка хлопнул дверью туалета за секунду до того как в коридор с шарканьем и пришлепом вышла из своей спальни заспанная и растрепанная Тонька — его старшая сестра.

8

...Ромка лежал у себя в кровати и не мог заснуть.
Рассадник прелестниц - наших и импортных - что смотрел на него с плакатов на стенах комнаты, сновидения, наиприятнейшие ночные впечатления и сладкие мечты не позволяли ему сомкнуть глаз.
Да и сестрица Тонька хоть и тварь, каких поискать, но хороша, мля!
Но ночное представление неизвестной актрисы было не просто хорошим, оно было афигенным: живым, не постановочным как в дешевом кино, а естественным и настоящим. И... может стоило открыть дверь, познакомиться поближе, хотя такого бы кайфа не получилось бы, да и девка гарантированно дала бы деру.
Увидеть бы еще раз! Ага, так она по часам и ходит, жди, но стоит попробовать, стоит!
Стоило!
Стоило этой ночью, поймать ее и в стоило!
И пофигу что там Тонька начала бы орать – половина квартиры его!
Хотя эх, чего после драки кулаками махать – сам про...бал грядку!
Ромкину досаду скрашивало наступившее утро первого сентября – новая школа, новый класс, новые знакомства, впечатления.
Переполнявшие приятные эмоции смешивались с ожиданиями, некоторым волнением, надеждами, но все это – даже обнаженная грудь ночной уборщицы – не заглушали главного: полыхающей факелом лютой обиды на отца.
Вот что по-настоящему мешало спать, а вовсе не девки что были отдушиной и средством забыть о прошлом.
Не спала его сестра, принимавшая водные процедуры, тем более не спала Надька, что гремела ведрами, шлепала босыми ногами, домывая нижние этажи, не зная что мысли Ромки раз за разом возвращаются к ней.
Он представлял ее и так и сяк, представлял в одежде и без ничего, в разных позах, на берегу моря и на соседней стройке, представлял и летом и зимой.
Она была не похожа ни на одну его знакомую. Она его манила какой-то отстраненной таинственностью, строгостью и вот этим своим смущением и распахнутой не смотря ни на что грудью.
Ромкины мысли неслись дальше, дальше, дальше и грудь… стоило ему закрыть глаза он видел ее грудь! Какая там Памела Андерсон, какой там долбанный Голливуд с его силиконом — фабрика звезд, грез... в задницу!
Вот где были грезы – не во сне, наяву!
Сейчас Ромку интересовало только два момента: как еще раз увидеть эту девку и как заставить ее делать все, что он, Ромка, захочет!
А фантазия у него была буйная.
Да, девка не шла ни в какое сравнение с дамами его сердца, было видно что она грязная так к тому же еще и босая — понятно что дешевая и, честно говоря, нищая — кто еще согласиться на такую работу? Может и с придурью.
Но… это было нечто.
И еще одно туманное воспоминание или уже новый сладкий сон туманил его разум - на ее грудях он успел рассмотреть затихающие рубцы, следы укусов и, у самой подмышки яркий, похожий на засос, след. И на ее животике и, возможно там, ниже... должны были быть следы.
И то был не засос — Ромка знал точно! Но что?! И главное — ихто???
Получается девка не такая простая, а занятная.
Вот и его она заняла, заняла все его мысли.
Ему захотелось владеть ею, не подчинить а именно владеть и понукать и наслаждаться и радовать и карать – это должно было быть занятно.
И то, что ее явно кто-то лапал, только добавляло интриги.

9

...в начале седьмого Надька запирала инвентарь в чуланчике под лестницей. Швабры по-прежнему не было.
Там же она глянула на себя в зеркало: на нее смотрело лицо с плотно сжатыми губами, с «украшенными» синяком, наполненными беспросветной тоской глазами, но...
Но сегодня же был день, что она так ждала!
И, пофиг, наплевать на все! Ну, почти на все. И скорей, скорей домой... хотя не домой, а в ту халупу, где сейчас она жила с дядей Игорем, Ольгой, Галиной Борисовной, тетей Валей и... другими, жила с вечными соседями, стойким запахом пота, старья, мочи, равнодушия, неисправной канализацией, скрипучими полами, липким линолеумом, пьяными воплями под гитару, самогоном, шнуром, палкой, хламьем, хамьем...
Жила с молчанием или огненными ударами Ольги.
Жила и ждала.
Как и замарашка из сказок ждала своего принца на белом коне что спасет, увезет или просто позволит любить себя тихо-тихо, навсегда-навсегда.
И будет торжественная линейка, потом в класс, потом... про потом думать не хотелось.
Спать не хотелось – хотелось бежать, бежать за своей Надеждой, хотелось во что-то верить и, капельку, но знать, что ждала и мечтала не зря.

11

Застегнув спецовку, подняв её воротник, надвинув на глаза черные, найденные недавно на помойке, очки, как и была босой, стараясь не ступать в грязь, Надька спешила «домой»,
Времени оставалось мало, а ей нужно было привести себя в порядок, натянуть на себя платье, навести красоту, и идти на навстречу мечте.
В ту же дорогу собирался и Ромка и Тонька.
С разными чувствами.
Собирались все.

 Отправлено: 18.12.22 15:50. Заголовок: Дуракова и Ивашка классная компашка!

Это невеселая история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
улица Школьная 9/5, школа № 42
10.15 1 сентября 1998, вторник

В этом наряде она была как корова с седлом. Оставалось только мычать да солому жевать, чес слово!
В вылинявшем, в блеклый цветочек бордовом платье, что словно латекс облегало ее фигуру, подчеркивая каждый изгиб тела, особенно выразительно обтягивая груди и попу, в платье с глубоким декольте она выглядела... пошло и неуместно.
Нелепый облик дополняли ярко очерченные губы - красила под надзором отчима – и больше похожие на ласты растоптанные, большие на несколько размеров, босоножки завершали ее глупый вид – вот другую прическу и точно русалка из мультика «В синем море в белой пене»!
Оставалось только песню петь «Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!».
Только король уже был. Мальчик Игорь, коронованный от рождения.
Ее отчим.
Он сверлил ее взглядом все утро, заперся вместе с ней ванну когда она шла, облаченная в рваный домашний халат, умываться.
В закрытую дверь ломилась с криками «Ты че там ваще опухла! Вылазь, мне надо, бигом, я сказала, мля!» Инга, что все утро оглушительно шлепая шлепками бегала по всей квартире, переворачивая все вверх дном, а Надька умывалась, умывалась, умывалась ледяной водой, потом расчесывалась так же, бесконечно долго.
Отчим стоял за ее спиной и только повторял «Еще раз, еще, еще!», под конец пнул, потребовав «Быстрей».
После, уже в комнате Надька красилась и натягивала платье тоже под его отвратительно липким взглядом – стоя к нему спиной – под его надзором обувалась, затягивая ремешки сандалет, не представляя как идти в этих ластах.
В них невозможно было ходить и этот урод это знал.
Но падчерица молчала, стиснув зубы, выражая скромность и почтение — ага, как будто это помогало — с единственным желанием скорее уйти из так называемого дома.
Он провожал ее до порога — словно заботливый любящий отец — тянул время, тянул свое удовольствие.
- Учись хорошо, доча, - уже не пороге квартиры, перед самым ее уходом, отчим сам поправил платье на груди, благословив, пребольно щелкнув ее по соскам, что были видны словно не было на ней никакого платья! – не позорь меня, - добрым смачным шлепком по заднице выпроводив Надьку за дверь.
Запнувшись за порог, едва не растянувшись, с пылающим от стыда и возмущения лицом, она оказалась на площадке первого этажа, оттуда бегом на улицу, на крыльцо, где лицом к лицу столкнулась с Вовкой — хахалем ненормальной Инги и, дальше, не глядя и не оборачиваясь за угол дома, за забор, за сараи где только и отдышалась.
Уняв стук сердца, успокоив дыхание, дождавшись пока перестанут пылать ее щеки, поправив жутко неудобное платье, пошла медленно, высоко поднимая ноги, словно какая-то жаба, словно и вправду на ногах были ласты.
До школы было километра два.
Дворами, потом сквером, после вдоль «Китайской стены», через дорогу, по гравию мимо гаражей, потом дворами, перепрыгивая или обходя по бордюрам лужи, шла как бы не было неудобно, шла, пряча глаза за черными стеклами солнечных очков, скрываясь под большим зонтом, шла в школу.
Шагать было очень неудобно, но разуться Надька не решалась — стыдно и страшно было и совсем уже неловко босиком!
Ведь сразу повесят ярлык «нищая», заклюют, рта не дадут открыть!
Не отмоешься...
Идти было холодно - в платье было холодно - но кроме спецовки верхней одежды у нее не было – но не в ней же было идти первого сентября в новую школу!
Как бы то ни было, хотелось хоть немного, хоть чуть-чуть праздника. Поэтому только это пошлое платье, поэтому стойкое молчание, поэтому максимально уверенный шаг и вид что все в порядке, все хорошо.
И с каждым шагом она приближалась к столь желанному будущему, к чему-то новому, хотелось бы надеяться к светлому.
И – Надька подумала об этом только что - там не должно было быть отчима, там не будет его навязчивого, слишком навязчивого внимания.
И она спешила. Спешила, ускоряя шаг, и от того часто шаркала, загребая носом сандалет по асфальту, загребала пару раз грязь, спохватываясь шла десяток шагов высоко поднимая ноги, чтобы шаркнуть опять и пройти новый десяток шагов… со стороны смотрелось скорее всего очень смешно и нелепо — она не хотела об этом думать.
Спешила, боясь опоздать; спешила, надеясь занять укромное местечко, где-нибудь в уголке, надеть шапку-невидимку и стоять там вечно!
Надя успела прийти до начала линейки, как и мечтала, встала в уголок, рядом и чуть в стороне от места, где строился ее новый класс – 9 «А» класс, замерев в ожидании, улыбаясь своей удаче: отсюда можно было спокойно смотреть за торжественным, волнительным событием.
Вокруг плыла суета; кричала музыка, толпились школьники, слонялись родственники, бегали что-то крича учителя, кого-то звали, за кем-то посылали, кого-то ждали, кто-то суетился и кто-то опаздывал, а шефы как и всегда задерживались.
Начало линейки все откладывалось; родители матерились, кляня и причитая «ну ничего не меняется и каждый год одно и то же!»; дождь лил, а Надька в своем платьице, в нелепых босоножках, под большим старомодным зонтом наслаждалась моментом!
Она была никому не нужна! Никто не обращал на нее внимания – так было хорошо и спокойно — если бы только не топтались по ногам, не курили рядом, Надька была счастлива.
Спустя почти час линейка все же началась.
К ее началу заполнившие до отказа школьный двор, постепенно оттеснили Надьку к кустам, к урне в углу, за лавку, за бордюр, отодвигая ее все дальше и дальше от остального класса, словно заранее изолируя, запрещая, игнорируя изначально!
Осознавая нелепость наряда, Надька послушно отступала и отступала назад, и сейчас покорно стояла в уголке, прижавшись к мокрым кустам, прячась под зонтом, словно ее вообще тут не было.
Дождь лил, лил и лил не прекращаясь, не прекращались и торжественные речи, и становилось все холодней и стоять уже было неудобно, и было очень мокро и сыро и Надька уже думала на перед, думала, когда все это закончиться и они пойдут в класс где кошмар разгорится с новой силой: там каждый рассмотрит каждого, там уже не получиться спрятаться под зонтом, не скрыться от глаз.
Прозвучал звонок. Праздничная толпа дрогнула, потекла в разные стороны, а учеников приглашали в классы.

2

14.10

Надька медленно шла мимо «Китайской стены».
Из школы шла уже босой — сандалеты покачивались в ее руке. Промокнув, босоножки благополучно развалились, когда она заходила в школу, так еще и ей наступили сзади на пятку, наступил этот… как его… Юдин Роман, Ромусик, Ромео, Ромик, Ромочка…
Хорошо наступил, качественно! Ремешки вырвал с мясом и ногу ей ободрал до крови и даже не заметил — или не захотел — ни извинился!
Тогда Надька не знала, как его зовут, видела только что он всю линейку курил, курил и пялился на ее грудь — нагло, грубо, не стесняясь — будто его, с иголочки модный прикид и столь же модная прическа давали ему на это право.
Такой же модно, разве что чуть менее надменной, но холодной и высокомерной была и его сестра Юдина Антонина Петровна — высокая красивая девушка, с невероятно красивыми длинными волосами что как магнит притягивала к себе внимание всех! А какие у нее были босоножки! И не только Надька не могла отвести от них взгляда. Впрочем, Тонечка была элегантна от макушки до пят, элегантна и изысканна в каждом вздохе, в каждом жесте, в каждом взгляде! Но и это не делало ее лучше!
Про Ромку и Тонечку шептались все, шептались всю линейку, на них оглядывались ученики, учителя, показывали пальцем несмышленые дети, оборачивались мужики и с завистью поглядывали их жены.
На их фоне не только Надька выглядела облезлой кошкой.
После линейки у нее осталось горькое послевкусие ушедшего в небытие праздника — но он был, она его запомнила, сохранила где-то в сердце.
На самом дне.
Для себя.

Пройдя за толпой, поднявшись на второй этаж, шумной толпой 9А ввалился в кабинет — даже скорее кабинетик — немецкого языка, клокочущей на камнях горной рекой растекался, занимал свои места за партами, галдел не умолкая.
Надька, войдя, оказалась оттертая к стене, аккуратно ступая, прошла и села за последнюю парту — осторожно осматриваясь, ждала, изредка косясь по сторонам, на впереди сидевших, на стенды на стенах, на похожую на куклу классную.
Видела, как Ромка подошел и грубо пихнув в плечо сидевшего в среднем ряду на третьей парте задумчивого мальчишки в джинсовой куртке и водолазке, заявив что это теперь его место.
Видела, как тот покорно забрав пакет, молча поднялся из-за парты и, увидев свободное место за последней партой, сделал шаг и тогда же увидел что парта тоже занята, остановился обернулся…
- Ивашка, вон место, - крикнул ему этот как его… Вовка, хахаль Инги, - что, как оказалось, был с ней в одном классе - и, язвительно добавил, с нескрываемой насмешкой, - не бойся… она тебя не укусит.
И заржал, заржали и другие, Тонечка обернулась на миг, оценить, смерить своим взглядом, а названный Ивашкой послушно-покорно, словно извиняясь, присел за парту где уже сидела в одиночестве Надька, присел на свободный стул, выдавив из себя что-то такое непоятное, тихое, волнительное.
Потом заговорила классная.
А Надька сидела как очарованная и в ее сердце трепыхалось это какое-то непонятно и, от чего-то очень доброе и теплое… Ивашка.
Ивашка же сидел, напряженный, не шелохнувшись, сопел и словно не смел смотреть в ее сторону — такой смешной, насупленный, словно с луны свалился.
Не похожий на других.
Прикольный.

3

16.03

Сейчас она уже больше часа сидела на лавочке в небольшом сквере неподалеку от так называемого дома.
Ржать не хотелось.
Хотелось есть и спать — спать, забившись в какой-нибудь теплый угол, вспоминая, прокручивая как кино воспоминания, невероятно приятные воспоминания о минувшем утре.
И Надька хотела еще раз
Классная все требовала тишины, она наступала не так сразу и быстро, но все внимание как было так и оставалось прикованным к двум новеньким. Надька тоже была новенькой, слышала урывками «босая», «платье», «сиськи наружу» - потому просто сидела, стараясь не обращать внимания, как пыталась не обращать внимания на постоянное присутствие отчима.
Не получалось!
Не получалось замкнуться, не получалось закрыться, не получалось спрятаться за восторгом. Все обидные слова, колкие взгляды, шутки про сидевшего рядом Ивашку достигали цели, а ее новая классная — ВерТихна - кудахтала не умолкая
Классная восторгалась не утихая: какие все детки чудесные, как все подросли, как хорошо, что все собрались, как много у нас новеньких, как, как, как все здорово и прекрасно!
Потом сообразила что нужно все же познакомиться…
Надька закрыла глаза - нужно было успеть набраться смелости, вдохнуть воздуха, задержать дыхание.
Она ждала этого.
Она боялась этого, бежала от этого, понимая что все равно никуда не денется.
- Юдин Роман, - первый представился отдавивший ей ноги наглец и хам.
- Юдина Антонина, - с легкой улыбкой следом произнесла Тонечка, - да, все верно, - очаровательно улыбнулась, - сестра этого бегемота.
- Ты, жаба, - скривив губы ответил Ромка, - не квакай
- Не жаба, а царевна-лягушка! - так же ненавязчиво продолжила Тонечка.
- А бегемоты жаб как раз и топчут!
Неизвестно сколько бы еще продолжалась их перепалка, если бы их не остановила классная, что так и сидела с каменным, едва удивленным лицом.
- И у нас еще Дуракова…- пролепетала невпопад ВерТихна глядя на опустившую глаза Надьку.
- Кто? - удивлению Юдина не было предела, а его голова сама повернулась в сторону Надьки.
- Дуракова Надежда, - повторила ВерТихна более уверенно.
- Дурочка да Ивашка вот это классная компашка! - крикнул кто-то под радостный ржач.
- Тишина, дети! Тишина! – надрывалась классная, но ее никто не слушал.
И началось.
Точней не заканчивалось.
У Надьки всегда щеки вспыхивали ярко, словно малина.
И так же, почти синхронно, полыхнули ухи и у сидящего рядом с ней Ивашки, вообще Ивашкова Алешки.

4

17.05

Да, Дуракова. Ее нормальная фамилия - девичья фамилия Ольги, ну, матери, и?
И что?
Что такого?
Чем Юдина, Перова, Хоменко, Никоненко, Сидоренко, Романенко, Волкова, Чуйкова, Бабаскина, Тяглова лучше?
Что в фамилии Дуракова смешного? Что несерьезного, что? А…
Надоело просто что вот так сразу, за глаза, не видя и ничего про нее не зная, вешали ярлык — дура, чего с нее взять!
Похоже Ивашка… в смысле тот застенчивый парень… Алешка-Ивашка-рубашка страдал из-за того же.
И тоже молчал.
И делал вид, что это его не касается.

 Отправлено: 19.12.22 08:01. Заголовок: Интересно написано. ..

Интересно написано. Во многих моментах узнаю себя .
Стоптанные сандали, жутко неудобная особенно в старших классах школьная форма , быт коммунальной квартиры...

 Отправлено: 19.12.22 08:21. Заголовок: Roccoco пишет: Инте..

Roccoco пишет:

цитата:

Интересно написано. Во многих моментах узнаю себя

Спасибо большое, не скрою, рад. Действительно рад, потому как хотелось в дебри не уезжать - пока стало быть не уехал.
Только квартира не коммуналка а обычная, двухкомнатная. Хотя по сути...

 Отправлено: 19.12.22 10:51. Заголовок: По сути всё очень по..

По сути всё очень похоже.
Лестница у нас тоже была, дом был 2 этажный и наверх вела огромная крутая и очень широкая деревянная лестница, которую поочередно мыли жильцы, приходилось как раз в 7-8 классах и мне. Темно было там и сыро, особенно зимой и весной, когда снег таял. Вообщем, дух времени передан чётко.

 Отправлено: 19.12.22 12:54. Заголовок: Roccoco пишет: Вооб..

Roccoco пишет:

цитата:

Вообщем, дух времени передан чётко.

Вот за это огромное спасибо! Очень рад что получилось. Дерзаю дальше

 Отправлено: 19.12.22 17:24. Заголовок: Написано хорошо. Ле..

Написано хорошо.
Легко читается.
Может немного перебор, что девочка пошла в школу в просвечивающемся платье на голое тело и, что бегает пешком с вёдрами на 10й этаж.
В остальном, к сожалению, такова жизнь.
Продолжение?

 Отправлено: 19.12.22 22:51. Заголовок: Kokotte пишет: Мож..

Kokotte пишет:

цитата:

Может немного перебор, что девочка пошла в школу в просвечивающемся платье на голое тело и, что бегает пешком с вёдрами на 10й этаж.

Про платье: данная деталь подчеркивает отношение к ней отчима и всей их семейки - сомневаюсь что "ну вооще" прозрачное, но что очень тонкое - потому что старое, вытертое - факт.
А что на 10-й этаж ведра... ну не повезло той ночью Надьке, лифты не алло, может через неделю или через две будут исправны, да и не tovarishivanov был бы если девчонке на второй-третий этаж ведра носить бы пришлось.

Kokotte пишет:

цитата:

Продолжение?

Пишется в эти самые минуты.
И, на полном серьезе, спасибо Roccoco, Вам и всем-всем за мотивацию.

 Отправлено: 21.12.22 23:37. Заголовок: История 3: Плохо, поздно и не так!

Это продолжение (третий рассказ) невеселой история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
двор Краснокаменской государтсвенной сельскохозяйственной академии
16.45 4 сентября 1998 год, пятница
+10, пасмурно

1

Надька сидела на лавочке во дворе сельхозакадемии — через него оказалось можно ходить в школу — сидела уже третий час.
Ссутулившись, склонив голову и подобрав босые ноги, девушка сидела, изредка раскачивалась, посматривала то вправо то влево, но по большей части смотрела вперед, куда-то в даль, но чаще тупо смотрела перед собой, вниз, на серый асфальт, на свои истоптанные шлепки, бывшие сандалеты.
Они покорно стояли внизу.
У лавки.
Зачем?
Зачем было смотреть на них?
Зачем было разгонять внутри себя скорбь и смрад?
Зачем было плодить худые мысли?
Она не знала. Не думала и не старалась – просто они были в поле ее зрения. На них можно было тупо смотреть, они же молчали, ничего не прося взамен.
Ну и... нужно же было ей куда-то смотреть?

2

Ей было холодно.
Ей было страшно.
Надя ждала шести часов вечера – своих часов у нее не было, поэтому она изредка спрашивала у проходящих мимо студентов, прохожих - чтобы хоть сегодня прийти в так называемый дом вовремя.
В предыдущие два дня она приходила… не вовремя.
Позавчера — второго числа — Надька сразу после школы пришла домой: утром ей нарезали кучу задач и около двух она был уже дома, но бабаГаля её на порог не пустила, дверь не открыла внученьке – сериал шел. Интересный. Мыльный. Бразильский. А как закончился, бабка спать ушла.
И Надька просидела у подъезда на лавочке часа четыре, пока Валентина не пришла. А вечером ей был скандал потому как половики не метёны, уголь не принесен, тарелки не мыты, картошка не чищена. Отчим — как всегда незаметно и молча - подошел к ней, толкнул так что Надька стукнулась затылком о дверь столь сильно, что в глазах потемнело, до крови.
Сама вчера под волосами нащупала. И голова долго болела.
Вчера — третьего сентября - Надька пришла попозже, к пяти вечера и на нее орал отчим – что она его разбудила, что не дала ему хорошенько отдохнуть после ночи. Что она его за того, за этого, что она такая-растакая, неблагодарная, в общем гадина!
Но не выгнал – велел переодеться в домашнее и стирать отправил.
Надька руками, под его надзором, бесконечно долго стирала его носки — носки отчим любил менять утром - в обед – вечером и когда захочется — стирала в большом тазу, стоя босой на кафельном полу в ванной, намыливая каждый, каждый терла на большой железной стиральной доске в деревянном коробе.
Терла носки вместе с пальцами.
Когда же отчим взяв уже стиранный, нашел дырку — да они... они все в дырках были! А этот гад, похоже, все сосчитал! Учет вел! Коллекционировал, чудак на букву «м»! - схватил Надьку за волосы и топил в тазу в грязной мыльной воде.
Потом она сидела, в углу, в коридоре на табурете – до трех ночи чистые носки штопала — слушая от бабГали что полы не мыты, кастрюли не чищены, мусор не вынесен... а Игорь спал, храпел что бульбушки отскакивали!
И Ольга... в смысле мать, с ним спала. Рядом с Игорем. В комнате. не говоря тому ни слова.
Мля, а она спать не хотела!?
И в доме же кроме нее никого было, да?! Чтобы полы помыть, половики вытряхнуть, уголь принести, кастрюли надраить, ему дать...
Ни тетьВали, ни этой идиотины Инги, ни… матери, в смысле Ольги… никого не было!
И Ольга... в смысле мать, как не за этим засранцем замужем была! Ни носки постирать, ни...
А... мать, если дома была, в их с Игорем комнате у окна сидела, когда раком на грядке не стояла. Сейчас мамка временно не работала – муж не разрешал – дома сидела, но Надька не хотела этого признавать, что Ольга просто пряталась на огороде, убегая туда… чтобы свекрушка не пилила, чтобы Игорь не доставал, оставляя ее, Надьку, одну, тут, типа дома.
Но она, Надька, тоже не в носу ковыряла! Матери тяжело было, но и она как взмыленная лошадь бегала! А в ответ что? Что? Ни слова благодарности, ни взгляда… что, она всем должна была?! Да?
Ну почему тогда так?
А?
И от этого у девушки опускались руки: чтобы она не сделала, это было плохо, поздно, и не так!
Так что сегодня Надька решила прийти не раньше шести — чтобы отчим выспался, сериал закончился, какая-нибудь ху..ня случилась, что-то произошло, чтобы в этом была виновата другая, другая, не она!
Все равно думать, какая будет реакция, не хотелось. Ведь с вчера половики не метены, уголь не принесен, тарелки не мыты, картошка не чищена – ну и пусть!
Пусть!
Хоть до ночи здесь просидит!
Пусть!
Только х-х-хол-лод-д-но и ж-ж-ж-рать-ть-ть хо-т-т-е-л-л-о-сь.
Но лучше уж так, чем слушать и получать, посидеть, помечтать, попереживать про Иваш… Алешку, подумать про этого… Ромку.

2

Дорожками того же большого парка сельхозакадемии в тоже время шла Валентина.
Не как обычно энергичным шагом, а глядя себе под ноги, погрузив руки в карманы серого пиджака, с сумкой на плече, задумчивая, отрешенная, не похожая на себя Валька тоже только-только возвращалась домой после затянувшегося суточного дежурства.
Смена в инфекционном отделении выдалась тяжкой, очень тяжелой — что-то там снова прорвало в подвале, и хлестало, так хлестало что ее заставили все это говно убирать, по полу ползать, раком с тряпкой стоять, ведрами выносить! Она за..блась словно полгектара картошки прополола за раз, спину было не разогнуть!
А ближе к ночи ей еще ухажера подогнали, ну очень пьяного, ну очень жесткого, ну очень жадного! До сих пор в некоторых местах чувствовался его визит, а на ее заднице и ребрах, наверное, остались синяки... опять в ванной переодеваться, блин!
Вообще Валька работала медсестрой в Первой городской инфекционной больнице, где звали ее «Красотулей» - к ней подгоняли желающих выпить и не за дорого расслабиться и это было одной из ее должностных обязанностей.
Не Валька того хотела, не ей было решать где с кем и как — на то была воля Петеньки, точнее Петра Ивановича Чернышова, начальника ее, непосредственного... и непосредственность Петра проявлялась по-всякому, методов и метод у него была масса, как и масса была достоинств. Без недостатков.
Как Валентина по нему таяла! Ну просто растекалась в миг горячим шоколадом, перед ним ужом вилась на сковородке, только Петр Иваныч с нею был и оставался груб, неучтив, разве что денежку порой подкидывал, да помог с квартиркой, за что стал еще грубей, еще непосредственней.
А с квартирой Варьке – Валькиной старшей дочерью - все вышло как нельзя лучше, но вот ее собственная хата зависла между небом и землей.
Так еще эта РимСтепанна, соседка парализованная, сдыхать не желала, блин!
И денег больше не было.
Хорошо, что этот дурачок, ее братец, был таким довольным, таким счастливым что вернулся в родную нору, под крыло мамочке, что не задавал ей неприятных вопросов.
Но они могли возникнуть в любой момент, ведь именно она, Валька, навешала ему ту лапшу на уши, именно она провернула аферу, пообещав акции, облигации и золотой унитаз, а он возьми и поверил. И как последний печальный лох, продал двушку в новом районе, вернувшись на свой старый диван в комнату три на четыре, с плакатом Рэмбо и Терминатора и видом из окна… привычным с детства.
Такого она от него не ожидала!
Это было кидалово – конкретное кидалово! Плевок ей в спину..
Знала Валька, что братец ее дебил, но чтобы у него хватило ума притащить к матери свою пи..ду и вместе с доченькой, притащить в двушку где уже жило трое, притащить в свою клетушку весь свой курятник... не!
Валька в шоке была, когда мать известила ее об этом — в шоке!
Вообще когда они с Игорем готовили «их маленькое дельце» оговаривали, что братец съедет в их дом в деревне, километрах в пяти от сюда, но этот мелкий гаденыш все переиграл и наибал ее самым жестоким образом! И ведь, сука, приехал к мамочке в жилетку плакать когда Валька на работе была и он прекрасно об этом знал, а мамочка, конечно же, дитятку своего любимого, пожалела, приютила… пригрела... с блядьми его!
Вот с детства он была таким говнюком!
С детства!
С детства Игорек был мерзким, подлым склизким червяком, что чуть что сразу бежал прятаться за мамкину юбку!
А мать только и знала что целовала его в жопу!
Валя, ты не понимаешь! Игорьку нужно это, Игорьку нужно то, Игорьку отдельную комнату, Игорьку кусочек мяска получше, Игорьку обновку, Игорька на лето в лагерь, Игорька в институт который он благополучно бросил! И, как итог, Игорек сейчас работал кочегаром! Как, сука, в его любимой, мать ее, дурацкой песне, что он постоянно напевал!
Кочегар!
Как и мечтал!
Сбылась мечта идиота — сутки трое!
В остальное время он, как и всегда, как и в своей квартире, дома не делал нихрена! Только спал, жрал, смотрел видак, бренчал на гитаре, да катался «по делам» на старой, отцовской, «шохе».
И мамочка была на его стороне – супер!
А вот Вальке ничего никогда не было нужно!
Зачем? Спала она на раскладушке в зале с матерью, донашивала перешитые тряпки, жрать много ей было вредно и вместо летнего отдыха у Вальки был огородик под домом и плантация у в деревне!
Носила она обноски, пахала как лошадь, мать порола ее как Сидорову козу, Игорька же... ни-ни! Вот ей было обидно, когда тот говнюк косячил, а мать всю вину вешала на Валентину, так еще тот лживый хрен лавку для порки всегда приносил! Нате, маменька, ни в чем себе не отказывайте, порите эту дрянь на здоровье!
И попробуй его потом хоть пальцем, хоть словом тронь – матери сливал сразу и... здравствуй, снова, Новый год!
Даже когда брат с сестрой выросли, ничерта не поменялось!
И эта афера с разводом Игоря на их с Ольгой квартиру — бабГаля покупать помогала, как же, расстаралась, подсобила, деньжат дала из смертных, земельки продала, чтобы Игорек жил полной жизнью, семью строил, счастлив был — была ее местью братцу, но, повторимся, что Валентина никак не думала, что он припрется жить к матери со всем семейством.
И вот уже четвертый месяц они действовали ей на нервы!
Эта Олечка, с этой Надечкой топтали полы в ЕЕ КВАРТИРЕ! Они ходили по ЕЕ КОРИДОРУ, они дышали ЕЕ ВОЗДУХОМ, спали, сидели на ЕЕ МЕБЕЛИ, занимали ЕЕ МЕСТО!
И Игорь слышать не хотел чтобы уехать в деревню.
- Тебе нужно ты и езжай. А мне тут очень хорошо! – заявил он ей спустя пяток дней после переезда.
Валька аж позеленела от злости! У нее, меду прочим, росла младшая дочь — вот бы ей комната отдельная очень пригодилась бы! Но чаяниями братца, Инга продолжала жить с бабкой и мамкой в «Зале», спать на раскладушке, гулять с этим, как его, Вовкой!
И во всем этом был виноват братец со свои семейством!
Она их ненавидела! И как же ее бесило что эта Олечка сейчас не работала, а эта Надька смела на подработки бегать и в школу ходить!
А она, Валька, на работе металась как сраный веник, дома жрать готовила, мать ублажала, дочь росла, кредит платила, за соседкой ходила, а эти, приживалки…
Было бы очень здорово рассорить Игоря с Ольгой, последнюю турнуть из дому, а потом выпереть и ее дочуру и...
- Извините, вы не подскажите который час, - услышала Валентина знакомый голос вдалеке и от гнева покраснела до кончиков волос.
Надька!
Тварь малолетняя!
Сидит, ничего не делает!!
Прохлаждается!!
Е..лом щелкает!!!
Пи..дой торгует!!!
- Ну я тебе устрою! – решила, включив пятую, Валентина, устремляясь домой.
План лютой мести созрел самим собой.

3

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
двор Краснокаменской сельскохозяйственной академии
17.00 4 сентября 1998 год, пятница
+8, пасмурно

А Надька так и продолжала сидеть, пригорюнившись, как Аленушка на картине Васнецова, глядя на асфальт, будто в черное зеркало пруда, только не на утопшего Иванушку, а свои стоптанные сандалеты, будто только они и могли ее пожалеть, будто им была известная правда, где оно, счастье и есть ли оно вообще?
Ее надежды на школьное счастье похоже шло прахом.
В куски разлеталось!
Вдребезги!
Никак было в школе!
Никак!
Ходить туда оказалось не легче чем провести с отчимом время в том сарае.
На учебу она прибегала взмыленная. Расчесываться нормально у нее было не чем, платье все перекручивалось, сандалеты превратились у в шлепки, ноги оставались босыми, учиться она не успевала, на уроках клевала носом, с доски половину не видела, а когда вышла однажды, раскраснелась как малина… села, получив тройку под дружное улюлюканье класса.
Оказавшиеся «невероятно добрыми, очень отзывчивыми» ученики 9 «А» знали друг друга с самого сопливого возраста: они жили в соседних с школой дворах, росли в одной песочнице, ходили вместе в ясли, потом с сад, потом пошли в школу. В общем знали друг друга сто лет.
Пришлыми в классе были брат и сестра Юдины — они очень быстро влились в их дружные ряды — она да Ивашка, точнее Ивашков Алексей, что учился тут с пятого класса, но влиться в общество не смог, до сих пор оставаясь объектом насмешек, белой вороной, пугалом огородным.
И если раньше глумились только над ним, теперь новой интересной целью стала она, Надька. На ней оттачивали свое мастерство острослововы: девушки норовили узнать «где, все же, она такое платьишко купила!», ребята же интересовались, есть ли на ней трусы и дала ли она уже Ивашке.
Все остальное в этом духе.
Учителя смотрели на Надьку с нескрываемым скептицизмом, физрук сегодня вообще позволил сальные шуточки — конечно, босой, в штопанных трениках времен СССР, да в майке-алкоголичке без лифчика она выглядела… задорно.
А Надька могла учиться! Она пришла в школу с хорошим аттестатом!
Она хотела учиться!
Но… это проклятое но…
Ее раз встретили по одежке, раз обозвали дурочкой и.. собственно большего было и не надо.
Стереотип был создан удивительно быстро.
Надьке оставалось дождаться только когда ее начнут бить учителя, а одноклассники окунать головой в сортир.
Пока били Ивашку.
Ну как… били. Пройти мимо и задеть, толкнуть, или пнуть его - особенно для Ромки и его нового дружбана Вовки - с первого дня стало по положняку. Что происходило в сортире, в мужской раздевалке перед физрой и на трудах, Надя не хотела ни думать ни представлять.
На переменах Ивашка или сидел за партой… рядом с ней, или стоял в углу рекреации, сопел как ежик, тупо улыбался, бурчал хулиганам «Отстань» или «Отгребись» что приводило задир еще в больший восторг.
Почти все и ржали, а ей плакать хотелось.
Она молчала, как молчал Ивашка, когда ее чмырила Тонечка, когда на нее пялился Ромка, когда ей улюлюкали все.

4

Смешно.
На всех уроках Надька и Алешка сидели рядом.
Смешней было то как Ивашка всякий раз испуганно отдергивал руку, стоило ему случайно коснуться Надькиной руки, а уж как он сконфузился однажды коснувшись рукой ее ноги! Ивашков так краснел, так извинялся перед ней, что заставляло саму Надьку «впадать в смущение».
Ей было его жалко; ей было за него неловко; ей было за него стыдно. Было такое впечатление что он ни с одной девушкой ни то что не целовался, за руку никого не держал, не говоря уже о всем остальном прочем.
Надька... не хотела вспоминать свои опыты... в сарае с отчимым, так же смущенно улыбалась, лепетала «Ну что ты, ладно» чем вгоняла Алексея в краску еще сильней, пару раз замечая как у того все же изменяла форму ткань на брюках, ну там где надо, там где уши, в смысле голова.
Так они и сидели. На всех уроках, за исключением физры, трудов да музыки, являя собой прекрасную мишень.
И упорней всех в отношении «Ивашки и Дурашки» жег Ромка. Пофигист, оптимист, отличник, спортсмен и задира он, флиртуя с Анной-Машулькой-Томочкой, элитой 9 «А», не упускал ни малейшей возможности пнуть, задеть, облить грязью, посмеяться, унизить их вместе или каждого по отдельности.
Ивашку Ромка изводил тычками, толчками и придирками, на Надьку Юдин смотрел в упор, жадно пялился на ее сиськи, и желание обладать ею сочилось из всех его щелей. Руки он не распускал, и Надька, конечно же не знала какой он ее видел в ночь на первое сентября, и никто об этом не знал. Новоиспеченный дружбан его, Вовочка, ржал во весь голос, ржал как конь, поддерживая дружка, больше при этом уделяя внимание Надьке чем Ивашке, на переменах сделав уже пару попыток ущипнуть или шлепнуть ее по заднице, в редкие моменты когда не нем не висела Инга.
А Тонечка... Тонечка, сдружившись с Анной-Машулькой-Томочкой, заняла такую возвышенно-отстраненную позицию, место смотрителя-хранителя-ценителя, всем своим видом демонстрируя что она выше всего этого, что она этого не касается, однако интересуется. Антонина не удостаивала своего взгляда никого кроме учителей и новых подруг, училась прилежно, как и Ромка, показывая знание, демонстрируя усердие, роняя невинные, порой дико бестактные фразы и замечания, в общем вела себя сдержанно, особенно на фоне выкрутасов братца, в которого временами вселялся бес.
Алешку Тонечка презирала, Надьку Тонечка будто не видела, хотя, временами очень цепко и едко смотрела в ее сторону, смотрела на ее босые ноги, смотрела на ее платье...
Да, платье… Надькина платье ползло и растягивалось на глазах!
Такими темпами она действительно скоро окажется в нем голой или хуже того, платье само слезет с нее на ходу, как кожа с змеи – на потеху всем, на радость, на поржать.
Один плюс был – ее грудь, бедра и задница были в нем... очаровательными! Великолепным, что магнитом притягивали взгляды одноклассников и просто встречных. Фигура у Надьки была... что надо.
Учителя же при виде ее платья сатанели.
- Дуракова... Надя, ты не находишь что твой наряд, твое платье слишком открытое для школы? Смени его! – на второй день сделала ей замечание классная. – не приходи больше в нем!
- Дуракова... что было не понятного, а? – цедила на следующий день классная, - что у тебя, одеть больше нечего? А? Не молчи, когда с тобой говорят! Слышишь?!
Но Надька молчала, зная, что и на следующий день и через два дня и через понедельник будет ходить в нем, в нем, в нем!
Она будет ходить «в этом», пока отчиму не надоест! Да и... хорошо, что в нем ходит, а не в том коричневом платье что заставлял, в сарае, ее мерить отчим пару недель назад.
Но как она могла сказать об этом ВерТихне?
Как?
И она молчала, потупив взор.
- Да, Дуракова, ты бы лучше училась, а не сверкала тут... – говорила ей Инна Валентиновна, алгебраичка. – звездой... – заставляя класс ржать и кататься вповалку.
- Милочка, тут не панель! – едко заметила Вера Николаевна, учитель русского языка и литературы. - Вы ничего не перепутали, куда пришли, а?
- Сонечка наша ты, Мармеладова, - блистала эрудицией Тоня.
- В следующий раз... я не пущу тебя на урок. – заявляла ей Ольга Васильевна, биологичка, «с тремя классами» образования, - это школа! Школа! Развели... бордель!
И класс дружно ржал.
Надьке оставалось терпеть, краснеть и молчать.
Что они с Ивашкой и делали плохо, поздно и не так...

 Отправлено: 25.12.22 18:25. Заголовок: tovarishivanov, я уж..

tovarishivanov, я уже немного знакома с Вашим творчеством (читала и продолжаю читать Ваши рассказы в livejournalе).
У Вас есть свой неповторимый стиль, а в произведениях - особая, непередаваемая (гнетущая) атмосфера (я не жила в 90-х, но, наверное, многое взято оттуда). Мне кажется, все это говорит о Ваших немалых литературных способностях.
Особенно реалистично Вам удаются сцены порки и других наказаний Ваших героинь – очень реалистично, эмоционально окрашено, картинка так и стоит перед глазами. Лучше, наверное, я ни у кого не встречала. Правда, в крайних своих произведениях Вы, почему-то от них отказываетесь, а без этого нет полноты картины.
И еще, может я невнимательно слежу за вашим творчеством, но, мне кажется, Вы иногда начинаете какие-то серии рассказов, затем, не закончив их, беретесь за другие проекты, порой оборвав сюжетную линию на самом интересном месте.

 Отправлено: 25.12.22 18:58. Заголовок: Оля-Ася пишет: Вы и..

Оля-Ася пишет:

цитата:

tovarishivanov, Вы иногда начинаете какие-то серии рассказов, затем, не закончив их, беретесь за другие проекты, порой оборвав сюжетную линию на самом интересном месте.

да, да, да

 Отправлено: 25.12.22 21:41. Заголовок: Виктория пишет: да,..

Виктория пишет:

цитата:

да, да, да

Знаю, грешен. Клясться не буду, но постараюсь исправиться.

 Отправлено: 25.12.22 21:44. Заголовок: Оля-Ася пишет: Мне ..

Оля-Ася пишет:

цитата:

Мне кажется, все это говорит о Ваших немалых литературных способностях.

Спасибо, польщен.

Оля-Ася пишет:

цитата:

Правда, в крайних своих произведениях Вы, почему-то от них отказываетесь, а без этого нет полноты картины.

Есть такое, постараюсь учесть и исправить данный недостаток.

 Отправлено: 25.12.22 21:53. Заголовок: Всё ясно. Пороть По..

Всё ясно.
Пороть
Пороть автора)))

 Отправлено: 25.12.22 22:54. Заголовок: Kokotte пишет: Всё ..

Kokotte пишет:

цитата:

Всё ясно. Пороть Пороть автора))

Ой! Сразу??? А беседа? А предупредить? А пообещать?

 Отправлено: 01.01.23 23:04. Заголовок: История 4. Гад.

Это продолжение (четвертый рассказ) невеселой история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
улица Орджоникидзе ¼ кв 4
17.10 4 сентября 1998 год, пятница
+10, пасмурно

1

Х а р а ш о!
Ему было х а р а ш о!
Тут всегда… ну почти всегда, ему было х а р а ш о!
...Вернувшись утром с ночи, Игорь пришел в скованную тишиной квартиру: мать ушла в магазин, Валька тоже еще не вернулась со смены, Ольгу видел стоящую раком на грядке, Надька была в школе или еще где… он задумался, вначале решив что ему наплевать где, в итоге решив что нет, не плевать.
У него к падчерице - он не воспринимал ее именно вот так, падчерицей - было какое-то свое, особенное отношение и восприятие. Не своя ни чужая, ни наплевать но и без восторга, не падчерица, не дочь но вроде и его и, главное, он знал что имел на нее право.
Полное законное право владельца.
Осознание данного факта пришло не давно и пришло именно тут, где все вокруг было его - тут Надька была чужой, а он своим в доску. Словно они оказались в черной-черной комнате где Надька передвигалась с превеликой осторожностью, а он творил что хотел, демонстрируя раскованность и уверенность.
Ощущение что он играл с ней в кошки мышки, и даже не нужно было сжирать мышь, гораздо приятней и интересней было наблюдать за ее метаниями.
Наблюдать за метаниями...
Наблюдать.
И бить.
Подумав еще немного Игорь решил что его категорически не устраивает учеба Надьки, эти ее ежедневные походы в школу они… в корне не правильные, потому что там он не видит ее метаний, но... в этом что-то было, в её школе, пикантное и интересное. Захоти Игорь подумать еще немного он непременно решил что самое пикантное и интересное в том что Надька каждый день возвращается назад, в его дом, в его мир, в его логово.
Возвращается, только с этой школой она стала это делать не регулярно, в разное время, как будто сама решала когда ей приходить!
Она так с подработок своих не приходила - бегом бежала, а тут?!
Училась она!
Занималась!
С этим нужно было что-то делать - он даже знал что и когда - но сейчас нужно было заслуженно отдохнуть!
Имел полное право.
Постояв еще пару минут, подышав привычным с детства теплым студенистым воздухом, насладившись тишиной и покоем, поставив «фестивалки» на полочку, Игорь пошел в ванну.
Титан был полный.
Вода почти что горячей.

2

Он помылся. Лил воду, не жалея, долго и с удовольствием купался, тер себя жесткой мочалкой, опустошив титан до донышка; после вытерся своим — именно своим, висевшим на отдельном гвоздике, даже на другой стене — полотенцем, натянул треники и отправился на кухню; поставив греться чайник, забрал, не разогревая с плиты сковородку с картошкой и рыбой, поставил ее перед собой на накрытый клеёнкой стол, и, накатив, принялся жадно, причавкивая, есть.
Когда засвистел чайник — Игорь всегда кипятил его полным — он почти успел доесть, еще разок накатив, выпил чаю, после третьей стопкой закрепив достигнутый результат и, сыто рыгнув, оставив за собой на столе и крошки и сковородку стопку и кружку и вилку, довольный отправился в свою комнату, где растянулся на своем диване собравшись перед отдыхом «заценить фильмец по видачку» - Игорь к сорока годам сохранил привычную подростковую форму общения - не заметно для себя под жаркие ахи-охи и снятую во всех подробностях сцену разврата, уснул.
Игорь спал хорошо, даже отлично, проснулся в приятном расположении духа, да и как иначе?
Игорь был дома.
В своей, привычной с самого детства системе координат, в квартире, комнате, на своем диване, в свои штанах. Он… давно мечтал об этом, тут ему было х а р а ш о! Поэтому так легко согласился на предложенную Валькой аферу, все понимая, все принимая, согласился - ему было все равно, он хотел вернуться на свой диван, где было тепло, всегда приготовлено, привычно и отлично, к тому же мать больше не гудела "Учись сынок, учись! Женись сынок, женись!"
Отучился.
Женился.
Хватит.
Хватит жить для других!
Все, долг обществу, матери, семье и прочему отдан — настало время жить для себя. Работу мечты — сутки-трое — он нашел, на свой родной диван вернулся, шкура для эбли всегда была под рукой, черная «шоха» стояла во дворе, мать больше не пилила, яичница у него получалась вкусная, видачок был, игровую приставку «Денди» до Нового года он себе купит.
Но, главное, его тут не трогало н и ч е г о!
Ни теснота в квартире, ни старый ремонт, ни подтекающий унитаз, ни неурожай картошки, ни недавний этот, как его… ну короче очередная прокладуха власти и скакнувший бакс, ни то ни другое ни двадцать пятое! Ему, Игорю, было все равно, ему было х о р о ш о.
Он не парился ничем в а а щ е.
Оно ему было не надо: на хлебушек и сковородку картошки он заработает всегда, майка, бушлатик, «фестивалки» и треники у него были, гитара висела на стене, уголек у в топку и налево он сделает всегда, диван стоял, выпить было.
Все.
У него все было: мать, работа, машина, хобби, баба.
Все остальное было лишним, точнее не существовавшим, не входившим в его систему координат.
Но было лишь два исключения: дрожащая сестрица и падчерица, точнее Надька.
И вот сейчас первое исключение — Валька — стояло на пороге комнаты и орало.
Исключение всегда громко орало.
В этот раз орало похоже про второе исключение.
Падчерицу.
Надьку.

3

18.30

Надька пошла домой, только когда сидеть на лавке больше не было сил — и стало холодно, очень холодно.
Встала с лавки, ноги не шли.
Проведя ни один час на улице, она даже мечтала, как войдет в теплую «до вонючести» квартиру, как сегодня на нее не накричат, не будут ни бить, ни топить, ведь сегодня она своим возвращением никому не помешала, не нарушила ничьих планов! Мечтала, как погрузиться, словно в горячую ванну, в тот липкий воздух, как разуется, умоется, переоденется в свой домашний рваный халат, а на кухне будет скворчать жареная картошка вкусная только тем, что сегодня не ей выпала сомнительная честь ее чистить! Жариться будет и рыба; и ей скажут что-то делать, потом будет ужин и ей может быть достанется и кусочек рыбки и она может быть наестся; потом она будет мыть посуду, потом вынесет мусор, вернется и сядет в уголок на табурете на пустой кухне, потом когда наконец-то затихнут все звуки в доме ляжет спать, потом…
- Дрянь! Гуляла, да?! Прохлаждалась! - в дверях подъезда, с пустым ведром в руках, ее встретила Валентина, блестя «золотым зубом», чвакая-шаркая шлепками, кои носила до отвращения пошло. – А мы голодными сидеть должны, да?!
Валентина налетела на нее как коршун, хотя нет, как нечто имеющее право на все, налетела, оттолкнула, прижала к стене, зашипела, зашкворчала как картоха на сковородке, потом начала кричать!
Кричала Валентина профессионально, кричала так что закладывало уши, крича, впадала в коматоз, теряя всякую связь с происходящим, кричала забывая повод крика, кричала ради того чтобы кричать, криком своим забивая оппонента напрочь, заставляя того теряться, бледнеть, потеть, судорожно извиняться, скрываться с глаз ее вон.
Этим она пользовалась умело, вот и сейчас орала во все горло, даже не разогнавшись, не набрав скорости, а взяв с места гнала, гнала и гнала!
- Картоху чистить я за тебя буду, да? Дармоедка что ты, что мать твоя! Приживалки! Гнать вас нужно! Гнать! Давить как клопов! Понаехали! Тут сами жить негде, так еще вы! Ты, что? Что? ты мне еще что-то хочешь сказать, дрянь, да? Ну попробуй, попробуй! Убью! Растерзаю! - распалялась Валентина, и, схватив Надьку за руку, толкнула ее на скрытую тьмой лестницу в пыльный подвал, в след же ей кидая ведро, что ударив успевшую едва увернуться девушку в плечо, загрохотало, покатилось в пыльную темноту подвала. - Быстро! Бегом!
И, не удовлетворившись криком, сама пошлепала-поспешила за девкой вниз!
Да, Валентина сегодня была явно в ударе - сама чувствовала это и щедро делилась с окружающими! И сегодня, даже непробиваемый и равнодушный к ее воплям Игорек-упырек и тот поморщился и тот слушал ее даже покорно, наплевательски, но покорно и ей большего было не нужно! Ей таки удалось испортить брательнику настроение, удалось, и это было не так уж и мало!
Он же так хотел быть всегда "на позитивчике", а тут наааааааааааааа! Получи, фашист, гранату!
И, возрадовавшись, Валентина переключилась на ту единственную, кто не мог никуда деться, кто не мог возразить, кто будет все слушать сколько бы она ни орала, на Надьку.
Валька знала, что кто-кто, а Надька ни в чем не виновата, но разве это что-то меняло?!
И она орала, орала, орала все время, что Надька набирала в поутьме картошку, орала почти наступая на нее, орала, грозила какой-то палкой, орала, суля самые страшные кары, орала пока девчонка не набрала полное ведро и чуть ли не побежала к выходу, задыхаясь одним вопросом: за что все это, за что?!
Потом, прислушиваясь к дыханию осеннего вечера Надька мыла, а потом там же, на улице, у сараев, чистила, чистила, чистила мелкие проросшие клубни, стараясь не плакать, но слезы все равно катились по ее щекам и их приходилось вытирать грязными ладонями от чего лицо девушки ее щеки, ее носик стали грязными, словно она толь только вынырнула из печи. Надька не знала об этом, а если бы и знала то ей было бы все равно.
Согнувшись и сжавшись, быстро работая ножом, она поминутно оглядывалась, озиралась, ждала что вот сейчас, нет вот да, да сейчас, еще через секунду из-за угла выйдет отчим и... будет, будет молча бить, бить ее головой о стенку или пинать ногами или просто встанет и будет стоять, смотреть чтобы внезапно ударить, пнуть, перетянуть.
Но его не было, не было, не было, только сердечко ее стучало быстро-быстро и было страшно-страшно.
Страшно-страшно от неизвестности, жутко от повисшего во времени ожидания.

4

22.37

Отчим схватил Надьку за руку, когда та уже заходила в ванную, долго дожидаясь своей очереди.
Схватил как обычно — вынырнув из темноты своей комнаты.
Схватил, когда она почти поверила что обошлось.
Схватил, когда она решила что сегодня все сделала правильно, когда подумала что можно немного расслабиться.
Схватил неожиданно, схватил больно, внезапно, схватил, ввергнув ее в растерянность и шок.
Заряженный стопочкой, картошкой и позитивом, в спортивной кофте, в застегнутой на верхнюю пуговку рубашке, в трико и истрепанных «фестивалках» Игорь походил на выжидавшего в засаде паука, что долго-долго смотрел на попавшую в его сети муху.
И от него ужасно пахло приторно сладким мужским парфюмом.
Он долго-долго мариновал падчерицу этим вечером, специально тянул, откладывал, ходил мимо близко, но не касаясь ее, сидел но почти на нее не смотрел, ничего не говорил, но давил, притесняя, давил одним своим присутствием, и молчал, молчал, молчал, наблюдая за растерянностью, паникой, надеждой, облегчением, ожиданием падчерицы, улучив, поймав момент когда та вдруг поверила что обошлось.
Нефига!
Не обошлось!
И не обойдется!
Он схватил ее когда Надька открыла дверью в ванну в своем дырявом домашнем, одетом на голое тело халатике, с распущенными волосами в своих — ага, тут, в этой квартире, себе не принадлежала даже она! - домашних шлепках, открыла собираясь умыться, собираясь готовиться ко сну.
Он ухватил ее и потащил к выходу из квартиры.
Молча.
Без слов, дернул больно, ухватив за кисть, потащил за собой, у двери заставил разуться, толкнув из квартиры вон, на площадку, на лестницу, босой, дальше в наполненный свежестью осенний вечер, почти что ночь.
Он знал, что ей сейчас достанется, достанется крепко, как никогда, достанется только за то, что Валька видела его мимолетную растерянность, достанется и за все остальное, достанется запросто так, банально, буднично.
Когда они вышли, на крыльце молча, скрестив руки на тощей груди, глядя куда-то вдаль, в желтом свете фонаря, затягиваясь сизым папиросным дымом, отрешенно курила Ольга, что не повернула головы, не отреагировав никак, когда мимо нее прошлепала в сопровождении отчима дочь.
Зато бурно отрегировала сидевшая у подьезда на лавочке Валька. В халатике, в наброшенной поверх спортивной кофте, покачивая шлепочком, помахивая, отгоняя комаров сорванной веткой, посоветовав «драть ее как Сидорову козу чтобы не шлялась абы где», проводя отчима и падчерицу взглядом, перевела его на докурившую до пальцев Ольгу на что та лишь безразлично пожала плечами: мужу видней.

5

22.40

В лунном свете, отчим быстрыми шагами шел через пустырь, таща за собой падчерицу — не выпуская, а лишь все сильнее сжимая ее руку. Шел, точнее, ломился напрямик, не по дорожке, напрямик через бурьян, по битым кирпичам, по доскам, по увядающей крапиве — босая, не на шутку испуганная Надька, шла за ним, не в силах выбирать куда наступать, ее ноги страдали от всех этих камней, стекляшек и торчащих из земли палок! Ей приходилось почти бежать чтобы не упасть, чтобы поспевать за его шагами.
Он явно волок ее в тот сарай!
Волок в сарай как скотину на убой!
Упади, споткнись, проткни гвоздем она ногу, он бы потащил ее волоком.
Скотина.
Сволочь.
Гад.
Ей хотелось кричать!
Боже, Господи, кому еще ей было кричать, кого просить помочь, чтобы остановить это безумие?! Кого, если родная мать равнодушно проводила ее взглядом!
Кому??? Этому милому безобидному Ивашке?! Его попробовать позвать на помощь?!
Да?!
Или свою новую классную? Пригласить, рассказать, как отчим ее воспитывает?!
А может ментам рассказать во всех подробностях, так еще и приврать, а?!
Или заверещать сейчас тут, во все горло?!
Закричать помогите?!!
И что?
Что?
Кто сюда придет, а?
И главное что будет потом, когда этот кто-то, убедившись, что это «голубки воркуют» уйдет?
Поэтому, стараясь хоть что-то увидеть в темноте, Надька спешила за отчимом молча — другого ей не оставалось, а когда она оказалась внутри сарая, с вкопанной, сбитой из грубых досок, конструкцией в центе, молчать было бесполезно.
Игорь велел ей раздеться, раздеться и не брыкаться – он привязывал ее молча, привязывал жестко, резко, грубой веревкой, привязав ее с широко расставленными ногами, натягивал словно гитарную струну, привязав, животом вдавив в угол пыточного станка, привязал ее за руки, прикрыл за собой дверь, протянул руку, сняв что-то тяжелое со стены, взмахнул рукой, словно стряхивая термометр и только потом ударил.
Ударил первый раз перетянув ее поперек спины, перетянув так что у нее свело все кишки, вышибло дыхание, отошел в сторону, обошел вокруг и ударил второй раз, ударил наискось, ударил резко вниз, заставив падчерицу зайтись криком.
Видимо ему там не понравилось и, обойдя привязанную еще раз, встал с правой стороны от станка, ударил и в третий и в четвертый раз, ударил в двадцатый, и в хрен его знает какой раз, бил по спине, попадая по синяку что оставило ведро, бил по пояснице, по заднице, по бедрам и снова по заднице, бил останавливаясь, бил сериями, бил.
Надька рвалась, задыхалась, кричала… на сколько это позволяла затыкавшая ей рот вонючая тряпка, кричала, кричала, разложенная и привязанная за руки и за ноги, кричала когда шнур полосовал ее спину, хрипела и корчилась, когда на ее теле вздувались все новые и новые рубцы.
Она заходилась слезами и криком, давясь соплями и просившейся наружу картошкой, изводилась от жгучей, разрывающей ее изнутри боли, от отчаяния от собственного бессилия, от молчания матери, от лжи, первые удары, ну первых пятнадцать, а дальше она просто выла, хрипела и рвалась, не в состоянии думать, осознавать, даже молить чтобы это быстрее закончилось.
Сегодня отчим не бил, а истязал ее, порол особенно жестко, вколачивая удар за ударом без всякой жалости, в темноте не видя следов, порол как-то особенно равнодушно, безразлично, буднично, как картошку чистил. Избивал не в наказание не в назидание, избивал за собственную ту секундную слабость, избивал, а не наказывал, избивал, как топил накануне, а избив, отвязал и оставил лежать ее там.
Кляп даже не вытащил.
Гад.

 Отправлено: 09.02.23 23:28. Заголовок: История 5 Вместо Канн и Канар

Это продолжение (пятый рассказ) невеселой история про Надьку с грязными пятками, шлепки ее и не только, розги и палки которыми Надьку били, родственников и одноклассников, дверной глазок, Тонечку, что мучила свои ножки и Алешу, что Надька полюбила.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Краснокаменский край, Краснокаменск
улица Дергачева 222, кв 264
22.10 7 сентября 1998 год, понедельник

1

В квартире было тихо.
Вечерело.
Свет горел только в ванной, где шумела вода, приятно пахло ароматическими маслами.
Обнаженная Тонечка – входная дверь была закрыта изнутри на фиксирующую задвижку так что брательник войти не смог бы – заканчивала приготовления к банным процедурам.
Перед этим девушка долго, очень долго мыла чистящим ванну, протирала стены, мыла полы, добиваясь чистоты и порядка: братец не страдал аккуратностью, не стремился за собой прибирать, тем более в местах общего пользования, не говоря уже о его половине квартиры где был полный срач.
- А чё, давай домработницу заведем, а? – на очередное замечание сестры дня три назад ляпнул Ромка. – вот и не лезь! А не нравиться, прибери сама! Это наша квартира и я тут могу делать чё хочу – на своей половине тем более!
Удавить его хотелось за такие слова! Но дверь в комнату закрылась перед её носом и... Тонечка стерпела и смолчала.
Вчера они не разговаривали, сегодня тоже, если не считать перепалки перед химией в школе – на публике шпилить друг друга злыми шутками у них получалось великолепно! – а сейчас Тонечка наслаждалась тишиной и... пыталась быть взрослой.
Не дочкой богатого папашки – кем в сути она и была – а самостоятельной взрослой девушкой: чтобы и себя в порядке держать и в квартире чисто было и еда вкусная и дела сделаны и...
На фиг.
Сейчас об этом думать положительно не хотелось.
Ванна была готова.
Вино налито.
Пена искрилась в приглушенном свете; кафель сверкал чистотой.
С распущенными волосами, в белоснежном халате, она являла собой величественное зрелище.
Сбросив одежды, Антонина с томительным наслаждением погрузилась в горячую воду, в блаженстве прикрыв глаза.

2

Юдина Тонечка была красавица – это признавал даже Ромка, что был вечно в контре с Тонькой, но вот что она старше него, пусть на несколько минут, Ромка мириться и признавать не хотел.
Тем более не хотел признавать сейчас, оказавшись в их общей квартире.
Спасибо родителям – папеньке, что отходя от дел, купил им эту квартиру - одну на двоих, чтобы его дети помирились!
Наивный…
Тонечка и Ромочка не ладили с самого детства и пока, последняя воля родителя не могла изменить это.
Ромка рос эгоистом и оболтусом, Тонечка наоборот додельной и до жути правильной — они росли под надзором нянек; матери не было, а прочую родню отец на порог не пускал.
Петр Иванович был весь в бизнесе; лихие времена, лихие нравы, родительская же забота заключалась в деньгах да покупке всего, что их душа пожелает, «чтобы у детей все было!»: брат с сестрой не знали отказа.
А отношение брата с сестрой не складывались, но отец ограничивался риторическим «Дети, как же вам не стыдно».
На этом воспитание заканчивалось — Петру было некогда.
Он делал бизнес, «стрелки ставил, базары тер», а в редкие минуты единения семьи, когда отец уделял пару минут внимания детям, больше молчал... смотрел на них, когда был не пьян, смотрел с любовь, грустью и тоской по тем временам когда для счастья не нужно было не бабла не власти, а просто чтобы мамка по голове погладила и, стащив со стол горячую картошку, можно было бежать гулять.
Но то были редкие секунды; отец редко позволял себе расслабиться, стянуть строгий костюм «крутого парня».
- Говно в детской башке должно само... само либо прокиснуть либо дозреть, - пололчав любил говорить им отец. - Само! Прокиснет... жаль... дозреет... – и выдавал мимикой и жестами что второй вариант для него явно предпочтительней первого.
После этого поднимался и уходил «рубить бабло».
Поэтому Тонечка и Ромочка росли в отцовском доме в окружении нянек. Когда Петр Иванович счел что дети достаточно взрослые, говно пару лет перегорало в пансионате в Швейцарии, но уже несколько лет брат с сестрой жили на Родине, готовясь к самостоятельной жизни.
Ромка готовился примерить малиновый пиджак крутого мэна, Тонечка смотрела на дом, полную чашу... но год назад дела отца стали не очень, а к началу этого лета так совсем плохи.
И утомившись мирской суетой, Петр Иванович засобирался в далекий монастырь, каяться, замаливать грехи и искупать молитвой вину... и мало кто знал что все это лишь дымовая завесе и обман.
Бывший бизнесмен «крестил лоб» и упорно изображал покаяние и полное презрение к бренной сущности мира, убедительно собираясь провести остаток дней в уединении, уподобившись гусару-схимнику из известного романа.
Но... но детей не бросал, без средств не оставлял, открыв счета в банке, купив им эту квартиру.
В сути, разборки сына и дочери, их постоянные споры было единственным, что по-настоящему тяготило Петра Ивановича и этот, как потом окажется, спектакль он, преследуя цели «по бизнесу», стремился и помирить детей и заставить их самих думать.
Обеспечив Тоньке и Ромке безбедное существование в краткосрочной перспективе, отец, совершенно не желая чтобы его отпрыскам досталось все готовое, чтобы упали с неба «заводы-газеты-параходы» и они окончательно превратившись в богатых и праздных прожигателей жизни, в итоге все благополучно просрали.
Новость что отец отходит от дел, что для Ромки что для Тоньки стала шоком, а общая квартира стала еще большим шоком.
Тем теплым майским вечером, вечером отец позвал их в кабинет. Что Ромка, что Тонька готовились к беззаботному лету, полному утех и наслаждений. Они вошли к Петру Ивановичу ничего не подозревая; папа не посвящал их в собственные планы.
- Па, случилось что? - забила тревогу Тонька: отец был непривычно серьезен.
- Да расслабься, - развалившись, вальяжно ответил брат.
- Дети, вы взрослые, жизнь не справедлива и вы должны учиться сами находить в ней свою дорогу. Я вложил в вас… достаточно, но говно должно или перегореть или прокиснуть. Поэтому, живите, - и продвинул через стол связку ключей.
И это был ШОК!
ШОК!

3

Вместо Канар и Канн Ромка с Тонькой оказались тут, в новом районе в новом доме по улице Дергачева 222, квартире 264.
Тем вечером… в своей квартире они достигли, за бутылкой виски и пакетиком чипсов, так желаемого их отцом мира и согласия, пока Ромка перепив не обрыгал угол.
- Свое говно будешь убирать сам! - заявила Тонечка, - я тебе в прислугу не нанималась!
- А я каждую соплю спрашивать стану? - грубо ответил Ромка. - че хочу, то и буду делать! Ты мне не указ! Эта квартира тоже моя!
- И моя! Сру где хочу!
- Ну и свинья ты! - заявила Тонька и склока перешла в матерную ругань.
И хотя на утро причина раздора была устранена, это ничего не поменяло и тем днем они продолжили ругань: настало время делить площадь.
Никто не хотел уступать друг другу ни миллиметра, тем не менее Тонечка безапелляционно забрала себе кухню и отвоевала большую спальню, Ромка же получил «зал» и соседнюю комнату.

(продолжение следует)

 Отправлено: 10.02.23 17:25. Заголовок: Есть такое высказыва..

Есть такое высказывание: "Родственников надо любить на расстоянии"

 Отправлено: 10.02.23 18:35. Заголовок: Оля-Ася пишет: Ест..

Оля-Ася пишет:

цитата:

Есть такое высказывание: "Родственников надо любить на расстоянии"

Т.е. папаня правильно делает и делал что от детей так сказать на расстоянии держался?

 Отправлено: 12.02.23 14:34. Заголовок: Я о том, что под одн..

Я о том, что под одной крышей взрослые братья-сестры не всегда уживаются.