Форум

Маленькая зарисовка. Детство-2.

Авторы - С.Ф. и я

Прошло 40 лет…

Алеша (правда, теперь он был Алексеем Максимовичем) сидел за письменным столом. Муза никак не приходила, и он мучительно напрягался, стараясь выдавить из себя хоть какие-то строчки. На ум приходило совсем не то, что он ДОЛЖЕН был написать. Что от него ждали. Ведь он должен соответствовать. Да и фантазии свои на хлеб не намажешь. А фантазии бурлили…
«К актрисуличке своей завеяться, что ли… Какая-никакая, а Муза… Завалящая, правда Муза с нее… Но может и подтолкнет к чему-то» - мелькнула мысль, но даже эта мысль была какая-то вялая и ленивая. Про законную жену Екатерину он забыл уже много лет назад и не имел ни малейшего желания о ней вспоминать. Но негоже пачкать себя разводом. Он должен быть образчиком для пролетариата. Звать вперед. К светлому будущему. Да и актрисулька меньше будет ездить по ушам насчет женитьбы.
За ширмой заворочался и закашлялся дед. Теперь, когда ему было почти под 100 лет, он стал грузный, отекший, весь рыхлый. Вовсе не такой сухонький и точеный, как был раньше. Алеша не мог отказать себе в удовольствии забрать его на старости лет к себе, чтобы третировать и издеваться. Страдания деда доставляли ему невыразимое удовольствие. А когда дед начинал по старчески лить слезы и бормотать какие-то слова насчет прощения его Всевышним, Алеша мстительно повторял: «Высечет – простит!»
- Алешка, подай воды… - беззубо прошамкал дед.
Доносившиеся из комнаты деда звуки вдруг неожиданно для самого Алеши пробудили давно не тронутые, валявшиеся пыльным хламом в закромах подсознания, воспоминания… Да как! Словно он в мгновение ока очутился в той ненавистной избе 40 лет назад…
Жарко натопленная печка, спертый «лампадный» воздух, лавка посредине комнаты, у одного конца которой кадушка со зловеще торчащими розгами…
Нет…не 40… лет 35; он уж не тот сопляк, в защиту которого рвалась непривычная попервоначалу маменька… потом-то ничего, пообвыкла… - он уж постарше…слышит сосредоточенное сопение «соратников по субботе», стоящих рядом и так же ждущих своей очереди, пока один из них, наугад вызванный дедом, неловко карабкается на лавку, путаясь в спущенных штанах…
И уж нет сострадания, когда очередной свист под отчаянное взвизгивание прочерчивает алую полоску на белой коже, не ужасает количество полос, когда, подвывая, отмучавшийся сползает с лавки и наклоняется за штанами, не стесняясь присутствия стольких глаз… Для этого — всё позади уже, порка окончена, и успевает шевельнуться зависть…
Но не успевает закрепиться в лихорадочно трепещущем мозгу…один только ужас: вот-вот цепкие глазки деда схватят его взгляд, и мотнет седенькая головка на лавку, приглашая, как за стол на чай с баранками, к самовару…
А потом, в последние секунды, ощущать деревянную твёрдость лавки голым животом, похолодевшим изнутри от неизбежного… а потом…

Ненависть тугой вязкой массой переполняет, и, как опара, упорно лезет наружу… Но нет! Он криво усмехается, вспомнив: «Месть - блюдо, которое подаётся холодным.» Холодным, как стакан воды… И снова ухмылка кривит губы под усами…

Алеша хмыкнул, неторопливо встал, налил из кувшина стакан воды и откинув ширму, встал перед дедом. «Ишь ты… Стакан воды тебе подать…». Дед жадно смотрел на стакан в руках внука и потянулся к нему рукой. Алеша, так же не торопясь, выпил воду. Дед, поняв, что воды не будет, жалобно захныкал. Заворочался, кутаясь в рваное одеяло.
В голове у Алеши моментально родилась фраза. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем». О! Самое оно! Алеша ринулся обратно за стол записывать удачную фразу.
Поставив жирную точку, он почувствовал, что мерзавка Муза снова куда-то пропала.
«Пойти, что ли, невесточку Надьку опрокинуть… Для вдохновения… Или тютю Максима на лавке разложить да выпороть от души… Все же Надьку пойду оприходую очередной раз» - окончательно для себя решил Алеша.

Вернувшись через полчаса в комнату и, довольно ухмыляясь, он ощутил, что в голове наконец-то четко сложилось название для романа, который он уже месяц никак не мог сдать цензору, из-за того, что он ну никак не мог придумать название – емкое, выразительное и лаконичное.
«Вот оно. Самое оно. «@б твою мать». Правда, скорее всего, цензор не пропустит полностью… Но принесу рукопись я ему именно так. Пусть видит. Как пить дать - вычеркнет два первых слова. Ну и черт с ним, моралистом. А хотя - ведь что тут такого? Такова она и есть – сермяжная правда жизни. Ладно, с этим ясно, а сейчас, пока Муза еще не ушла, нужно побыстрее про Буревестника дописать. Пролетариат ждет».

Дописав, наконец-то, про Буревесника, Алеша удовлетворенно улыбнулся и сладко подумал: «А вообще валить нужно отсюда. В Италию… Теплое, ласковое море… Легкий бриз… Уютная вилла… Темпераментные жгучие итальянки… В Сорренто.. Да! Отличное место. А писать можно и оттуда. Там вдохновение будет. А люмпены схавают».