Форум

От автора

Доброго времени суток, уважаемые господа-товарищи-граждане!
Давно не писал - отпуск да после дела служебные и домашние и... вот стало быть выдал.
Это отрывок из "не форумного" рассказа но отрывок вышел на мой взгляд проблемным, тематичным и по-моему есть что обсудить.
Отрывок вышел сразу предупреждаю - жестким.
Долго думал публиковать или нет - но решился.

Так как действие происходит в близком мне суровом Краснокаменском крае, то все же хотел бы попросить вас не цепляться к встречающимся в тексте "плеткам, пяткам, щлепкам" воспринять это как часть колорита и художественных приемов для раскрытия "глубины отношений" персонажей, антуража и местных самобытных традиций, уездного города где и разворачивалось сие действо.

Сразу прошу "понять и простить" за шалости и полет фантазии, попросив Админа в случае "шквала возмущения и негодования" сей рассказ убрать с форума без всяких протестов и прочего шума с моей стороны.

С уважением, Автор.

* * *

За девять часов до...

Отношения с дочерью были... сложными; Машулька росла и требовала больше и больше, а Ленка итак давала что могла, отказывая себе во всем. Ленка как могла объясняла дочери что у нее нет возможности покупать что захочется и нужно жить от зарплаты до зарплаты, а Машульке было плевать! Она смотрела на Горякину Анну - приму из параллельного класса - с открытым ртом, пуская слюни зависти и приходя в ярость от собственной нищеты! Жили они не впроголодь, но и далеко не богато, покупая только необходимое.
При том что мать работала в крутейшем «магазе» а они к разочарованию Машульки как жили так и продолжали жить, даже хуже!
У Машульки были такие планы... такие мечты ночью под одеялом... когда узнала, что ее бездарная мать умудрилась устроиться на эту работу и... такое ее ждало жестокое разочарование! Не было ни шмотья, ни жратвы, ни сыров, ни колбас – были только жалобы матери на строгость хозяйки и слова про «Нужно потерпеть»... что бесили с каждым днем все сильнее.
Куда терпеть?!
Как терпеть?!
И зачем? Чтобы слить жизнь в этом вонючем Мухосранске в очереди за хлебом работая каким-нибудь бухгалтером-счетоводом на том долбанном заводе?!
А мать тележила свое – «Учись, доченька! Потерпи, доченька» - просто вот разорвать хотелось ее Машульке за такие слова!
Ведь во всем этом была виновата исключительно мать! Что не смогла, не сумела, что оказалась тут, что не было богатых родственников, не было шмоток, денег, что не могла воровать и не могла дать то что Машулька хотела! Что бестолочь-мать даже с крутой работы ничего не приносила а... а сама наверняка жрала там... и колбасу импортную и кур и мясо и икру!
В этом Машка была уверена!
Близился конец года, намечалась дискотека на которую совершенно нечего было одеть хотя она матери все уши прожужжала и... и вот позавчера она случайно забравшись в шкаф нашла аккуратно сложенную кофточку...
Она аж села голой задницей на затертый коврик в их комнатушке теребя в руках кофточку – обычную «беспонтовую» кофточку. Теребила и заводилась все сильнее! Значит вот как с ней мать, да?! Вот так, да! На все требования отвечает денег нет, а себе обновы покупает?!

... когда вечером уставшая замерзшая Ленка с тяжеленной сумкой картошки не чуя ног – в шлепках по морозу она ходила за город и после тащилась медленно назад – ввалилась в комнатку, Машулька с бешенным криком «Это вот что?!» швырнула кофточку ей в лицо.
А Ленка так замерзла и устала что сил возражать у нее не было. Собственно она никогда и не возражала – не кричала, не поднимала руку, старалась уговорами и убеждениями, лаской и добротой.
И конечно, она же была виновата перед дочерью что, не могла дать ей что та просила.
Но как она могла ей сказать что кофточку купила себе только лишь потому что старая вообще потеряла всякий вид и ее, взрослую женщину, могли и высечь и выгнать после с работы и им не на что будет тогда жить
- Тебе на меня плевать! Я тебе не нужна! Ты думаешь только о себе! Ты всегда думала только о себе! – кричала Машулька комкая в руках кофточку, что не одела бы в любом случае... такое носить?! Это же себя не уважать! Чтобы ее в школе засмеяли... итак выглядит как «лошпедина»! Итак подначивают спрашивая, что мамка вкусненького приносит!

И этим утром в их крохотной комнатке в общаге повторился вчерашний скандал: пятнадцатилетняя Машулька истошно орала на нее, орала, швырялась подушкой, расческой орала обвиняя во всех грехах! Орала что она за мать если не способна дать дочери элементарного! Нет шкафа шмоток а и из жратвы у них одни макароны-макароны-макароны! И зачем ей такая мать?! И когда они икру жрать будут или хотя бы конфет та принесет ведь дура-мать работает в самом крутом магазине района... а Ленка сидела, молчала: ей было очень обидно.
Сама Петрова Ленка и до этого не блистала нарядами и уже дней пять дико стыдясь ходила по морозу в «лоскутках» - стоптанных шлепках, бывших школьных сандалетах дочери – сидела и молчала, не зная что и ответить.
Да... она была где-то недалекой, где-то простой, но Петрова очень любила свою дочь и тянула как могла: без мужа, без родственников, без огорода и воровства пыталась жить своим умом, старалась создать уют дома и не косячить на работе.
Последнее ей давалось сложно. После открытия «мазага» Салтыкова поставила ее в отдел «Элитный алкоголь и напитки» и все эти этикетки на иностранном языке эти названия никак не помещались в ее голове! Ведь нужно было не просто что-то промямлить, а действительно знать разницу между бренди и виски, виски и коньяком, вином из Аргентины и Испании.
Салтыкова порой устраивала ей допрос – она холодела но как когда-то на экзамене по математике вспоминала со страха того чего не знала и отвечала, запинаясь но отвечала. А когда приходили покупатели – особенно эта размалеванная сучка – дочка бывшего замдиректора завода эта сыкля Анька, что сверлила ее взглядом и гоняла по полкам как собака вошь – в раз забывала все и бормотала невнятное.
Петровой и хозяйка, и редкие покупатели, и эта гадина Инка с хлебного, и та шалава Вика говорили чуть ли не каждый день... что она «не тянет» обзывая ничтожеством, негодной матерью и просто «тупой дурой»!
Ленка и сама понимала, что не тянет: не уровнем, не опытом – она вообще неизвестно как оказалась в «магазе»! И изначально побаиваясь тетку Наталью, а как та впервые выпорола Александру так вообще частенько впадала в «ступор и страх» но... уходить было некуда – не на завод же идти! – поэтому Ленка терпела, зубрила, старалась по-прежнему слыша в свой адрес по десять раз за день «глумная овца.
Она боялась порки – сколько уже прошло с тех пор, как мать последний раз воспитывала ее ремнем? Но она была готова чтобы ее запороли до потери сознания, пороли хоть каждый день но не лишали, не увольняли и Салтыкова платила хоть какие-то деньги.
Зажмурившись, она... с ужасом представляла себя в том жарком подвале под свистящей розгой или не дай Бог плетью... старалась не впадать в отчаянье, говорила себе что должна быть сильной, терпеть... а если придется... значит будет кричать, терпеть... а после нужно и ноги хозяйке целовать будет лишь бы не выгнала на улицу!
Она тянулась изо всех сил, старалась для дочери, отдавала Машульке последнее... чтобы доченька не чувствовала себя хуже других, чтобы не была ничем обделена, чтобы заботу и любовь матери чувствовала!
В ответ на все ее страдания второе утро подряд – видно в благодарность – Ленка получала от Машульки отборный мат и вопли. Дочь и раньше срывалась на нее в крик – Лена за все пятнадцать лет Машеньку и пальцем не тронула – но так грязно и бесстыже дочь не ругалась никогда.

От этого у Лены опускались руки.

Саму Ленку в свое время порола и мать и отец, но она из детства и школьных лет для себя вынесла одно: никогда в жизни она не тронет своих детей пальцем, никогда не замахнется чтобы ударить.
Только словом. Только любовью, заботой, уговорами и словами!
А сегодня утром Машулька «с любовью и заботой» разорвала на глазах матери ее обнову и со словами «Сволочь ты! Сука бесстыжая! Хочу, чтобы ты сдохла! Ненавижу!» выбросила тряпку в ведро, ушла... дико хлопнув дверью.
Ленка нашла в себе силы не заплакать и всю дорогу – опять шлепала шлепками а морозец утром был градусов десять и ночной снежок хватал ее раскрасневшиеся пальчики – искала для себя оправдания поступка дочери, а придя на работу по утреннему колючему морозу – она полагала так ей придется ходить всю зиму, ведь Машульке нужны были еще одни сапожки – Ленка была приговоренная хозяйкой к вечерней порке... за внешний вид! За ту самую блузку... что купила она с таким трудом и...
- Все, сучка! Ты меня одолела! Я сколько раз говорила, чтобы я не видела тебя в этой половой тряпке! Сколько раз тебе говорила?! – орала уже на работе на нее Салтыкова, дергая за ворот пожелтевшей застиранной блузки, так что та вся трещала по швам! – сколько говорила?! Я что – попугай вам?! Думаете х..й на меня забивать можно?! Вы мне пятки лизать должны за то что вообще тут оказались! Особенно ты – безмозглое тупое ничтожество! Что ты из себя представляешь?! Что?! В лохмотьях ходит! Дура и овца! Засеку! Засеку что не встанешь! И премии никакой тебе уже не видать! Должна будешь! Вы все мне тут должны! Одела половую тряпку на сиськи! Позорить меня вздумала! Да?! Отвечай! Что молчишь?! Что?! Вечером в подсобке получишь как никогда! Плеткой получишь! Так получишь что шкуру лоскутами висеть будет! Запорю! Раз и на всегда зато запомнишь!
Ленка – взрослая женщина тридцати пяти лет – сгорала от стыда: хорошо что хозяйка не смотрела на ее брюки... заношенные что ткань лоснилась и швы расползались а там... в самом интересном месте вот уже неделю как была дырка и что самое страшное шов все расходился... все полз по заднице... полз...
И... что она бы ей сказала?! Что купила блузку а дочь ее нашла порвала и выкинула?!
Оставшись в отделе одна Ленка разревелась от бессилия и обиды. Ей было безумно страшно горько и одиноко... ведь она действительно искренне любила свою дочь.

За пять часов до

А Инка детей ненавидела!
Ненавидела так, что готова была убить.
Инка - костлявая девка лет тридцати пяти, будто выточенная из иголок, со спадающей на глаза косой челкой продавщица единственного на всю округу хлебного - сама выросла в многодетной семье, где отец по черному бил и мать и пятерых дочерей утром в обед и вечером бил трезвым и пьяным и страдая от похмелья бил особенно жестоко, а в промежутках мама и дочери строили друг другу подлянки, шпыняли и гадили друг другу как могли.
Инка росла дикой, голодной никому не нужной замарашкой.
Росла с мечтой о хлебе которого у нее будет завались, с мечтой убить вначале родителей, а затем своих сестер – передушить их медленно, а после сварить себе кастрюлю картошки, почистить селедки, наломать ломтями горячего хлеба и на глазах подыхающих тварей все это сожрать в одно горло ни с кем не делясь ни на кого не оглядываясь и завалиться спать.
От отца постоянно разило перегаром – Инка ненавидела пьяных, не переносила на дух самогон, но сама – повзрослев и сейчас - упивалась водкой или «Тремя топорами» чтобы забыться, чтобы не видеть, не помнить... не вспоминать тот ужас.
Еще сильнее Инка ненавидела родителей, что говорили про любовь и заботу! Это было для нее хуже красной тряпки быку и валерьянки коту вместе взятых. Хуже термоядерной бомбы и беспощадного народного бунта – Инка сатанела и слетала с катушек.
Одинокая, с отбитыми еще с детства и юности – очень бурной молодости – внутренностями злая и тощая, она жила болью других, находя в страданиях особенное удовольствие и единственную радость.
Стоя за прилавком, наблюдая в окно как растет очередь, как стоят и мерзнут на морозе или жарятся под солнцем и мокнут под дождем мамки с детьми или просто «детишки» - говоря это слово Инкина морда искажалась дикой гримасой – она могла на полчаса задержать открытие, наслаждаясь горячим чаем и вкусной булкой съедая ту до последней крошки, впитывая сквозь стекло бессильную молчаливую покорность стоящей в очереди «серости».
Вымещая на невиновных злобу за свое потерянное детство и убитую юность когда она беспомощно валялась в углу – голодная и избитая а ее «родоки с дружками» бухали на кухне, швыряя в ее сторону окурки, пустые бутылки и плесневые корки с воплями «Жри, сука! Ты же хотела хлебушку!».
Вот и сейчас, проконтролировав разгрузку, Инка накинув на плечи меховую безрукавку, согрев чаю, она уплетала еще теплую булку с повидлом, наслаждаясь ароматом свежего хлеба и горячей начинки, глядя в окно на топчущихся в ожидании... как и всегда высматривая «мамочек с детешками»...
- Мерзните... мерзните суки! Как я мерзла, как я голодала! Стойте, падлы! Ко мне никто не подходил когда я по помойкам очистки искала... когда подать просила... теперь вы суки стойте... ждите! Нажраться хлебушка собрались? Хрен вам! Одна буханка в одни руки! – шептала Инка, задвигая подальше под стол набитую батонами и буханками сумку, а когда она увидела в очереди босую, кутающуюся в лохмотья Пташку-Козетту с пустой авоськой в руках, решила еще больше задержать открытие чтобы мелкая сучка прочувствовала «как это», поняла каково это было ей, Инке, чтобы с ранних лет знала «по чём нынче кусочек хлебушка».
За этим занятием ее и застала Салтыкова.
- Кончай чаи гонять! Отоваривай! Зыркает тут! Накажу! А вечером тебе работа будет – Ленку Петрову высечешь! И смотри у меня! – хозяйка была явно не в духе и это не сулило ничего хорошего и самой Инке не говоря о Петровой... но... от этих слов и мыслях о околевших ногах босой девчонки в очереди Инка кончила, замерев в ожидании вечера... отворила двери... запустив галдящую толпу с криком. – куда, леший плешивый, прешь! Одна буханка в одни руки! Одна буханка в одни руки! - и про себя с яростью и закипающей в глотке ненавистью, - Я вам дам, сволочи, хлебушка!