хы пишет:
цитата: |
Украл - какие оправдания могут быть? Даже УО знает, что воровать нельзя. Что тут выслушивать? |
|
Доказательства есть, что именно он украл? Если есть, тогда какие мотивы побудили его к краже, какие причины? Всё равно надо выслушать. А предположим, что у него вымогают деньги - и он украл. А ему ещё и ремня за это дали, не выслушав - хорошо поступили?
Читаем пример из жизни. Книга Владислава Крапивина "Струна и люстра":
А вот еще один давний пример – из истории вполне «благополучного» семейства. Один третьеклассник (назову его Стасиком), казался самым аккуратным, дисциплинированным, старательным среди новичков. Записался он в сентябре. А в октябре стали происходить странные события: начали исчезать в отряде вещи. Карманная кинокамера, фотоаппарат «Зенит», всякие мелочи и наконец пневматическое ружье из запертого и неумело вскрытого шкафа. Когда дело коснулось оружия, пришлось заявить в милицию. Мы были уверены, что все это – результат «войны», которую постоянно вели с отрядом компании окрестной шпаны. Так оно в общем-то и было, но «непосредственным исполнителем» оказался Стасик. Шпана умело и незаметно прибрала его к рукам, выведала, что излишне доверчивые «отрядники» не очень следят за имуществом, и проинструктировала, как этим имуществом овладеть. Для опытного участкового не составило труда разобраться «кто, что и где», когда стало известно про аппарат, который «маленький мальчик принес большим мальчишкам»…
Для меня это было большим (хотя, увы, не первым) потрясением. Не мог поверить, что такое вот симпатичное существо в белых гольфиках и с новеньким красным галстуком (только что приняли в пионеры) могло обворовывать тех, с кем рядом играл, учился фехтовальному бою, отдавал салют отрядному знамени! Мелькнуло даже в голове беспощадное слово: «Вероломство!» Ну, молодой еще был, идеалист во многом, хотя, казалось бы пора поднабраться горького опыта. Думал, что, если ты к кому-то с доверием, то и они к тебе тоже – все и всегда. Особенно такие вот доверчивые и бесхитростные на первый взгляд детки. А они – вот…
Стасик при объяснении с нами даже не особенно смущался, тут же понятливо снял пионерский галстук, сказал, что «большие парни меня заставили, пугали» и убедительным шепотом попросил:
– Папе не говорите…
А чего там «не говорите», если отца вызвали в милицию…
– Ох и врежет ему опять папа… – горько вздохнула Стаськина сестра-пятиклассница, когда мальчишку отпустили со сбора.
– Как врежет? Почему опять? – сразу напряглись старшие ребята, капитаны.
– Да он его всегда так… Если что не так….
– Ты вот что, пригласи-ка папу в отряд. От разговора все равно не уйти, – сказал я сестре Стасика.
Папа откликнулся на приглашение через три дня. Этакий ладный (только малость кругловатый) майор артиллерии в тугих сапожках и ловко подогнанной форме, преподаватель военного училища, что располагалось неподалеку от «Каравеллы», на краю Уктусского леса. Держался вежливо и с пониманием ситуации. Принес извинения за сына. Признался, что опасается неприятностей, если «инцидент» станет известен командованию, но…
– Что заслужил, то заслужил, деваться некуда. Остается одно: усилить воспитательные меры. Раньше я этого голубчика тоже учил крепко, потому что и прежде замечал за ним всякие склонности . Но от случая к случаю. А теперь начал регулярно и ежедневно.
И этот гладковыбритый папа в погонах начал подробно, с деталями излагать, какие теперь применяет меры. Как сын, запертый в комнате, сперва обмирает в ожидании «процедуры», как потом эта «процедура» готовится и как протекает.
По правде говоря, я холодел. И думал: «Сволочь, это же твой сын ». И сдерживал вполне отчетливое желание вляпать по округлой блестящей щеке. Потом остановил разговорившегося папашу, который возбужденно облизывал розовые губки.
– А вы не пробовали хоть раз поговорить со Стасиком по-доброму?
– А как «по-доброму»? Он сжимается, будто мышонок и талдычит: «Больше не буду»… Вот и приходится добираться до ума через другое место…
– Вот что, майор… – (так и сказал, без «товарищ»). – Сына вы успели поломать изрядно. – Вряд ли сейчас его можно вернуть в отряд, не приживется после всего, что было. Но одно для него я все же сделать могу. Если я узнаю, что вы еще раз ударили мальчика, я гарантирую вам свидание с военным прокурором. Я, помимо всего, корреспондент центральной прессы и обладаю определенными полномочиями.
Розовость несколько спала с майорских щек. Он не возмутился, не заспорил. Пообещал, что примет во внимание мои слова, и распрощался.
Сестра говорила, что больше он Стасика не трогал. Впрочем, скоро она ушла из отряда. Боюсь, что из-за брата: трудно было вспоминать случившееся.
А про Стасика его одноклассники рассказывали, что с ним «вроде все нормально». Учится не хуже других, ни в чем плохом не замечен. Вскоре опять стал ходить в пионерском галстуке…
Мне, однако, от такой «нормальности» было не легче. Я понимал, что во многом виноват отряд и прежде всего я сам. Надо же, придумал тогда: «Вероломство!» Никакого вероломства не было, был страх задерганного, не наученного доверию к людям мальчонки, зажатого ужасом между собственным папашей и живущими по соседству хулиганами. Ему бы рассказать в отряде, как грозит ему шпана, однако доверия к себе отряд воспитать у мальчишки не успел , соседские хулиганы и жулики были ближе, грозили реальной опасностью, страх (который и дома, и на улице) заслонил все на свете…