Отправлено: 21.02.22 11:09. Заголовок: «Плетка свистнула...»

Боже, спаси русских!
Ястребов Андрей Леонидович

«Плетка свистнула...»


В Московской Руси считалась нормальной ситуация, когда муж бил жену. Ревность и демонстрация власти над женой воспринимались как привычка и необходимость.

Ритуал свадьбы говорит о том же: передавая дочь на руки мужу, отец символически стегал ее плетью, говоря:

«По этим ударам ты, дочь, знаешь власть отца; теперь эта власть переходит в другие руки; вместо меня за ослушание тебя будет учить этою плетью муж!» С этими словами он передавал плеть жениху, а тот, приняв плеть, обещал: «Я не думаю иметь в ней нужды, но беру ее и буду беречь, как подарок».

Потом закладывал плеть за кушак. Таким образом переходили отцовские права, и муж становился как бы вторым отцом.

Специально в назидание для жены на стене висела плеть, которая называлась «дурак». Нередко глава семейства таскал жену за волосы, раздевал донага и сек «дураком» до крови – это называлось «учить жену». Иногда вместо плети использовались розги, и жену секли, как маленького ребенка. А иногда дубиной били. Всяко бывало.

Побои жены не преследовались и даже «вменялись мужу в нравственную обязанность. Кто не бил жены, о том благочестивые люди говорили, что он дом свой не строит и о своей душе не радеет, и сам погублен будет и в сем веке, и в будущем, и дом свой погубит», – пишет Николай Костомаров.

Вспоминается средневековая пословица: «Кто жалеет розгу, тот губит ребенка». Если в XIX – XX веках в культуре главенствовал образ женщины-матери, то ранее, в Московской Руси, – мужчины-отца, который учит и наказывает своих близких, как неразумных детей. «Слово о челяди» (из «Златой Чепи», XIV век) советует бить слуг и жену розгами с нанесением ран – до тридцати; в «Повести о Горе-Злосчастии» находится даже составленная виршами «Похвала розге».

«Домострой» отличается в этом вопросе редкой гуманностью: жену не рекомендовалось бить палкой, кулаком «ни по уху, ни по виденью, чтобы она не оглохла и не ослепла, а только... соимя рубашку плеткою вежливенько побить...». Причем «побить не перед людьми, наедине поучити». Цивилизованно этак. Бить плетью – «и разумно, и больно, и страшно, и здорово».

Анекдотический эпизод из семейной жизни иностранца и русской с небольшими вариациями повторяется у С. Герберштейна и П. Петрея де Ерлезунда.
Вот история в исполнении С. Герберштейна: «Есть в Москве один немецкий кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: дражайший супруг, почему ты меня не любишь?" Муж ответил: "Да я сильно люблю тебя". Но у меня нет еще, говорит жена, знаков любви. Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала: "Ты ни разу меня не ударил". Побои, ответил муж, разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану. Таким образом, немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги». Так как этот случай пересказывается в книгах авторов из разных стран, которые к тому же были в Москве в разное время, можно высказать предположение, что случай этот имел широкую огласку и передавался из уст в уста, подобно анекдоту.

Поэтому повторяющиеся в описаниях замечания иностранцев о том, что русские женщины не могли жить без побоев, подобно рабам, и считали их доказательством любви, не внушают доверия.

Да и сами иностранцы в этом как-то сомневались. Адам Олеарий пишет по этому поводу: «Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их нелюбовь и нерасположение мужей к себе, как об этом сообщают некоторые писатели по русской хронике, этого мне не привелось узнать. Да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды». Относительно истории с немецким (итальянским) кузнецом Олеарий, подтверждая слова автора исследования, рассуждает: «То, что произошло с этой одной женщиной, не может служить примером для других, и по нраву одной нельзя судить о природе всех остальных». Мол, за одну мазохистку все русские не в ответе.

Даже в XVIII веке ссоры и побои не считались, как и в Западной Европе, достаточным поводом для расторжения брака. В качестве примера можно привести семью Салтыковых, принадлежавших к высшим слоям петербургского общества. В 1723 году супруга обратилась к церковным властям с прошением о разводе, мотивируя это тем, что муж бил ее и морил голодом. Во время одной поездки он избил ее до полусмерти, отобрал все принадлежащие ей вещи и скрылся. Муж показал на допросе, что его жена часто проявляла непослушание и что он никогда не бил ее без причины. Разбирательство длилось несколько лет и закончилось тем, что супруга, которой было отказано в разводе, ушла в монастырь.

В крестьянском семейном быту не было такой ситуации, лучшим выходом из которой не считалось бы женское терпение. Если женщина жаловалась крестьянскому сходу, что муж ее бьет, ей советовали потерпеть.

Мужчин в таких случаях к уголовной ответственности не привлекали, разве только дело доходило до тяжких увечий. Да и женщины, судя по всему, жаловались только в самых крайних случаях. Обычно терпели. Жалели своих горемык, особенно пьяниц. Некоторые даже считали побои за особую разновидность ласки: «Бьет – значит любит». Вот такая любовь. Даже в народных пословицах это отразилось: «Люби жену, как душу, тряси, как грушу». Потому что «жена не горшок, не расшибешь». Тем более битье-то – это не просто битье, а «учение», оно ж на пользу: «Чем больше жену бьешь, тем щи вкуснее».

Просвещение принесло свои плоды: образованные господа перестают бить женщин. Во многих же слоях общества продолжает царить патриархальная простота нравов. Героиня Островского Фетинья Мироновна даже гордится своим богатым житейским опытом: «Почему я умна? Потому я женщина ученая». И с чувством удовлетворения, даже с гордостью рассказывает о своем ученье: «Чем я только не бита! И поленом бита, и об печку бита... только печкой не бита».

В советские времена многие худшие традиции получили свое продолжение. Кому не известны истории из жизни соседей ли, дальних знакомцев о том, как пьяный муж бьет жену! На фоне этих безобразий русский человек смеется над близкими ситуациями из голливудских фильмов, в которых к несчастной женщине срочно несется полиция, нарядная, в цветомузыке. У нас в стране не принято вмешивать блюстителей порядка в свои семейные разборки. О, эта русская душа...

Профессор Даниэль Ранкур-Лаферьер вспоминает чудовищный, по его мнению, случай, свидетелем которому он стал в Ленинграде в семидесятых годах XX века. Мужчина ударил свою спутницу, и этот поступок не вызвал протеста ни у окружающих, ни у самой женщины.

Как тут провести грань между кроткой, смиренной любовью-прощением и бытовой забитостью?

Ведь может случиться и так, как в стихотворении Некрасова:

И в лице твоем, полном движенья —

Полном жизни, покажется вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.

Сегодня у русской женщины терпенья убавляется. А при некоторых монастырях в глубинке открылись особые приюты для жен с детьми, которых бьют мужья. Такие маленькие женские общинки. Не любит наша соотечественница судиться, свои права отстаивать. Она лучше уйдет – вот главный женский ответ на несправедливость. Только где найти убежище?


Источник

 Отправлено: 20.02.22 22:01. Заголовок: Сништ пишет: Я-то п..

Сништ пишет:

цитата:

Я-то по сути тоже самое сделала, но разница в том, что мне уже девятнадцать было - взрослый человек.

А я бы, на месте вашего папы, вручила мужу плеточку на свадьбе (в лучших патриархальных семейных традициях), чтоб учил уму-разуму молодую супругу! Да и посечь сразу, после первой брачной ночи!

 Отправлено: 20.02.22 22:08. Заголовок: Да не далась бы я му..

Да не далась бы я мужу меня пороть. Уверена потому, что перехватила его руку, когда он мне пощёчину хотел закатить.

 Отправлено: 21.02.22 09:30. Заголовок: Виктория пишет: А я ..

Виктория пишет:

цитата:

А я бы, на месте вашего папы, вручила мужу плеточку на свадьбе (в лучших патриархальных семейных традициях), чтоб учил уму-разуму молодую супругу! Да и посечь сразу, после первой брачной ночи!

Да, недурно бы было. Совсем недурно. +1.
А потом, в угол!
Блин, не мог не ответить.

 Отправлено: 21.02.22 10:09. Заголовок: Strogiy: Да вы тоже ..

Strogiy:
Да вы тоже экстремал, батенька . Знаете, женщины могут быть очень коварными, подлыми и мстительными. И это далеко не полный список их достоинств .

 Отправлено: 21.02.22 11:32. Заголовок: Есть женщины в русс..

Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц,-

(...)

В игре ее конный не словит,
В беде — не сробеет,- спасет;
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет!



Кто желает отвесить мне затрещину??

 Отправлено: 21.02.22 13:10. Заголовок: Forum пишет: Специал..

Forum пишет:

цитата:

Специально в назидание для жены на стене висела плеть, которая называлась «дурак». Нередко глава семейства таскал жену за волосы, раздевал донага и сек «дураком» до крови – это называлось «учить жену». Иногда вместо плети использовались розги, и жену секли, как маленького ребенка. А иногда дубиной били. Всяко бывало.

Ну, таскать за волосы, бить дубинкой - это совсем никуда не годится!
А вот: «высечь жену розгами, как маленького ребёнка» тут я, пожалуй, полностью согласен.
И потом, в угол!

 Отправлено: 22.02.22 00:36. Заголовок: Пьяный муж ударил же..

Пьяный муж ударил жену, а она его сковородкой по кумполу ... И попадают в уголовную хронику ...

 Отправлено: 10.05.22 11:41. Заголовок: Сам не знал, но сове..

Сам не знал, но совершенно случайно, увидел одну картину, заинтересовался и прочитал о таком виде наказания в старину для изменниц - как вывод.
Это картина изображающая сам вывод. Художника-живописца А. А. Бучкури. Она так и называется: «Вывод».
В прошлые века, так иногда наказывали женщин, которые, изменили своему супругу. Их раздевали донага и с насмешками и освистыванием, проводили через всю деревню. Перед собравшейся поглазеть толпой.
При этом, стегали кнутиком по попе и спине.

К слову сказать: над этой картиной Бучкури трудился почти 32 года!

 Отправлено: 10.05.22 11:58. Заголовок: Forum пишет: Не люб..

Forum пишет:

цитата:

Не любит наша соотечественница судиться

Да уж, "Коробочек" в этом плане действительно немного. И не только среди россиянок, но и среди россиян.

 Отправлено: 21.05.22 18:52. Заголовок: Видали ли вы, как мужик сечет жену

«Видали ли вы, как мужик сечет жену? – спрашивает Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г. (главка «Среда»). – Я видал. Он начинает веревкой или ремнем. Мужицкая жизнь лишена эстетических наслаждений – музыки, театров, журналов; естественно, надо чем-нибудь восполнить ее. Связав жену или забив ее ноги в отверстие половицы, наш мужичок начинал, должно быть, методически, хладнокровно, сонливо даже, мерными ударами, не слушая криков и молений, то есть именно слушая их, слушая с наслаждением, а то какое бы удовольствие ему бить? Знаете, господа, люди родятся в разной обстановке: неужели вы не поверите, что эта женщина в другой обстановке могла бы быть какой-нибудь Юлией или Беатриче из Шекспира, Гретхен из Фауста?

 Отправлено: 17.06.22 15:23. Заголовок: полковник Пётр Иванович Черлениовский.

полковник Пётр Иванович Черлениовский. В 1908–1912 гг. – начальник Псковского централа. Этого маленького плешивого усача с живыми чёрными глазками и вечной ехидной улыбкой на устах вспоминают в мемуарах, по сути, все сидевшие в Пскове революционеры. Не запомнить Петра Ивановича было невозможно – он своих подопечных постоянно сёк.

То есть, конечно, телесные наказания в царской России регламентировались законами, уставами, инструкциями… Но речь идёт про одну из самых суровых тюрем империи, открытую вскоре после первой русской революции. Контингент – особо сложный. Если «политики» – то, например, участники недавних матросских бунтов, эсеровские и анархистские боевики, народ жёсткий и убеждённый. Если уголовники – то из самых отпетых. Так что на действия Черлениовского начальство просто закрывало глаза.

При этом его даже не назовёшь таким уж садистом. Тут другое… Черлениовский был, скорее, поэтом розги. Куприн, чей рассказ вышел ещё до того, как полковник прославился, словно предугадал его речи перед арестантами. Пётр Иванович тоже считал сечение самой действенной мерой наказания и охотно объяснял заключённым – почему. Находил для этого самые высокие слова – не зря ведь за пределами своего учреждения слыл человеком просвещённым, был меломаном, возглавлял Псковский музыкально-драматический кружок. Для чистоты сравнения сказать бы, что полковник тоже машину для порки изобрёл. Но нет. Хотя научно-технический прогресс уважал – о чём ниже.

Придраться он мог к чему угодно. Среди высеченных по его приказу заключённых были, например, те, кто: а) не пошёл в церковь; б) не принял яйцо на Пасху; в) записывал в тетрадь стихотворение; г) сорвал цветок с клумбы (пять ударов по числу лепестков); д) «голос не мелодичен»; е) «рожа корявая»; ж) еврей; з) исказил слово «капуста» (червивую капусту на ужин один уголовник матерно назвал «ка…здой») и т.д.

Сама экзекуция происходила так: надзиратели волокут жертву в особую комнату, сдирают одежду, валят на скамью, на голову – одеяло, руки-ноги держат – и засвистели розги. По окончании – 15 суток карцера. Иногда порку можно было прервать, прохрипев «сдаюсь», – сказано же, полковник особым садистом не был, ему лишь требовалось показать, кто здесь хозяин и кто всегда прав.

Правда, если не садист – то как назвать? А чёрт его знает! Похоже, у человека иногда просто ехала крыша. Чем ещё объяснить историю с выпоротой… обезьяной? Черлениовский у какого-то цыгана купил двух мартышек, самца и самочку. А они из клетки сбежали. Но были пойманы. Полковник выстроил зэков во дворе и на полном серьёзе обратился к животным со следующей речью: «Ты, как особа женского пола, по закону освобождена от телесных наказаний. А этому мерзавцу за то, что сам бежал и её соблазнил на побег, – двадцать пять ударов!»

Да, мы же обещали рассказать о его уважении к техническому прогрессу. К Черлениовскому раз пришёл один заключённый, бывший слесарь, сказал, что изобрёл вечный двигатель. Показал какие-то наброски. Пётр Иванович заинтересовался, велел через месяц представить образец. Месяц арестант ширкал напильником. Наконец Черлениовский заявился в мастерскую: «Ну что, вертится двигатель?» – «Почему-то нет…» – «Так ты у меня сам завертишься! Пятьдесят розог и месяц карцера». А через месяц стало окончательно ясно – у этого арестанта неладно с головой (в централе многие сходили с ума), после порки к прежней хвори добавилась эпилепсия.

В общем, про Петра Ивановича можно ещё много рассказывать

 Отправлено: 17.06.22 15:30. Заголовок: Алекс Новиков пишет:..

Алекс Новиков пишет:

цитата:

При этом его даже не назовёшь таким уж садистом. Тут другое… Черлениовский был, скорее, поэтом розги. Куприн, чей рассказ вышел ещё до того, как полковник прославился, словно предугадал его речи перед арестантами. Пётр Иванович тоже считал сечение самой действенной мерой наказания и охотно объяснял заключённым – почему. Находил для этого самые высокие слова – не зря ведь за пределами своего учреждения слыл человеком просвещённым,

Практически один в один такой же сюжет в "Записках из мертвого дома" (Ф. Достоевский). - Этакий "Романтик розги"присутствует среди начальства с каторги.

 Отправлено: 18.06.22 17:28. Заголовок: Читала!

Виктория пишет:

цитата:

Практически один в один такой же сюжет в "Записках из мертвого дома" (Ф. Достоевский). - Этакий "Романтик розги"присутствует среди начальства с каторги.

Там майор, начальник каторги мог и до смерти запороть. Двести ударов для взрослого каторжника было равносильно смерти. После этой книги я отказалась от прутьев в воспитании своих. Мне с мужем и ремня хватает для моих девочек.

 Отправлено: 18.06.22 17:35. Заголовок: Иринка пишет: Двес..

Иринка пишет:

цитата:

Двести ударов для взрослого каторжника было равносильно смерти.

По моему, Достоевский по 500 пишет, сравнивая с 2-3 тысячи шпицрутенов. И поясняет: розги потому "тяжело" переносятся, что крайне перевозбуждают подкожные нервные окончания, потому и такие "мучительные". А "тупой удар" - палка - переносится намного легче. Почему именно и СЕКУТ розгами/плетью в традициях Руси. Вообще, той же щекоткой можно до смерти дощекотать. Так что не в интенсивности ("чрезмерности") боли. а В ЕЕ "ХАРАКТЕРЕ" . Или китайская пытка: холодная вода "просто капает" на обритое темя - и СВОДИТ С УМА.

 Отправлено: 18.06.22 19:59. Заголовок: Достоевский "Записки из мертвого дома"

Цитата:
И, однако, те же арестанты, которые проводили такие тяжелые дни и ночи перед самым наказанием, переносили самую казнь мужественно, не исключая и самых малодушных. Я редко слышал стоны даже в продолжение первой ночи по их прибытии, нередко даже от чрезвычайно тяжело избитых; вообще народ умеет переносить боль. Насчет боли я много расспрашивал. Мне иногда хотелось определенно узнать, как велика эта боль, с чем ее, наконец, можно сравнить? Право, не знаю, для чего я добивался этого. Одно только помню, что не из праздного любопытства. Повторяю, я был взволнован и потрясен. Но у кого я ни спрашивал, я никак не мог добиться удовлетворительного для меня ответа. Жжет, как огнем палит, — вот все, что я мог узнать, и это был единственный у всех ответ. Жжет, да и только. В это же первое время, сойдясь поближе с М-м, я расспрашивал и его. «Больно, — отвечал он, — очень, а ощущение — жжет, как огнем; как будто жарится спина на самом сильном огне». Одним словом, все показывали в одно слово. Впрочем, помню, я тогда же сделал одно странное замечание, за верность которого особенно не стою; но общность приговора самих арестантов сильно его поддерживает: это то, что розги, если даются в большом количестве, самое тяжелое наказание из всех у нас употребляемых. Казалось бы, что это с первого взгляда нелепо и невозможно. Но, однако же, с пятисот, даже с четырехсот розог можно засечь человека до смерти; а свыше пятисот почти наверно. Тысячи розог не вынесет разом даже человек самого сильнейшего сложения. Между тем пятьсот палок можно перенести безо всякой опасности для жизни. Тысячу палок может вынести, без опасения за жизнь, даже и не сильного сложения человек. Даже с двух тысяч палок нельзя забить человека средней силы и здорового сложения. Арестанты все говорили, что розги хуже палок. «Розги садче, — говорили они, — муки больше». Конечно, розги мучительнее палок. Они сильнее раздражают, сильнее действуют на нервы, возбуждают их свыше меры, потрясают свыше возможности.
Я не знаю, как теперь, но в недавнюю старину были джентльмены, которым возможность высечь свою жертву доставляла нечто, напоминающее маркиз де Сада и Бренвилье. Я думаю, что в этом ощущении есть нечто такое, отчего у этих джентльменов замирает сердце, сладко и больно вместе. Есть люди, как тигры жаждущие лизнуть крови. Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя. Кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен. К тому же пример, возможность такого своеволия действуют и на все общество заразительно: такая власть соблазнительна. Общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании. Одним словом, право телесного наказания, данное одному над другим, есть одна из язв общества, есть одно из самых сильных средств для уничтожения в нем всякого зародыша, всякой попытки гражданственности и полное основание к непременному и неотразимому его разложению.


Я заговорил о палаче. Свойства палача в зародыше находятся почти в каждом современном человеке. Но не равно развиваются звериные свойства человека. Если же в ком-нибудь они пересиливают в своем развитии все другие его свойства, то такой человек, конечно, становится ужасным и безобразным. Палачи бывают двух родов: одни бывают добровольные, другие — подневольные, обязанные. Добровольный палач, конечно, во всех отношениях ниже подневольного, которым, однако, так гнушается народ, гнушается до ужаса, до гадливости, до безотчетного, чуть не мистического страха. Откуда же этот почти суеверный страх к одному палачу и такое равнодушие, чуть не одобрение к другому? Бывают примеры до крайности странные: я знавал людей даже добрых, даже честных, даже уважаемых в обществе, и между тем они, например, не могли хладнокровно перенести, если наказуемый не кричит под розгами, не молит и не просит о пощаде. Наказуемые должны непременно кричать и молить о пощаде. Так принято; это считается и приличным и необходимым, и когда однажды жертва не хотела кричать, то исполнитель, которого я знал и который в других отношениях мог считаться человеком, пожалуй, и добрым, даже лично обиделся при этом случае. Он хотел было сначала наказать легко, но, не слыша обычных «ваше благородие, отец родной, помилуйте, заставьте за себя вечно бога молить» и проч., рассвирепел и дал розог пятьдесят лишних, желая добиться и крику и просьб, — и добился. «Нельзя-с, грубость есть», — отвечал он мне очень серьезно. Что же касается до настоящего палача, подневольного, обязанного, то известно: это арестант решоный и приговоренный в ссылку, но оставленный в палачах; поступивший сначала в науку к другому палачу и, выучившись у него, оставленный навек при остроге, где он содержится особо, в особой комнате, имеющий даже свое хозяйство, но находящийся почти всегда под конвоем. Конечно, живой человек не машина; палач бьет хоть и по обязанности, но иногда тоже входит в азарт, но хоть бьет не без удовольствия для себя, зато почти никогда не имеет личной ненависти к своей жертве . Ловкость удара, знание своей науки, желание показать себя перед своими товарищами и перед публикой подстрекают его самолюбие. Он хлопочет ради искусства. Кроме того, он знает очень хорошо, что он всеобщий отверженец, что суеверный страх везде встречает и провожает его, и нельзя ручаться, чтоб это не имело на него влияния, не усиливало в нем его ярости, его звериных наклонностей.
<...> Впрочем, палачам жить привольно. У них есть деньги, едят они очень хорошо, пьют вино. Деньги достаются им через взятки. Гражданский подсудимый, которому выходит по суду наказание, предварительно хоть чем-нибудь, хоть из последнего, да подарит палача. Но с иных, с богатых подсудимых, они сами берут, назначая им сумму сообразно с вероятными средствами арестанта, берут и по тридцати рублей, а иногда даже и более. С очень богатыми даже очень торгуются. Очень слабо наказать палач, конечно, не может; он отвечает за это своей же спиной. Но зато, за известную взятку, он обещается жертве, что не прибьет ее очень больно. Почти всегда соглашаются на его предложение; если ж нет, он действительно наказывает варварски, и это вполне в его власти. Случается, что он налагает значительную сумму даже на очень бедного подсудимого; родственники ходят, торгуются, кланяются, и беда, если не удовлетворят его. В таких случаях много помогает ему суеверный страх, им внушаемый. Каких диковинок про палачей не рассказывают! Впрочем, сами арестанты уверяли меня, что палач может убить с одного удара. Но, во-первых, когда ж это было испытано? А, впрочем, может быть. Об этом говорили слишком утвердительно. Палач же сам ручался мне, что он это может сделать. Говорили тоже, что он может ударить со всего размаха по самой спине преступника, но так, что даже самого маленького рубчика не вскочит после удара и преступник не почувствует ни малейшей боли. Впрочем, обо всех этих фокусах и утонченностях известно уже слишком много рассказов. Но если даже палач и возьмет взятку, чтоб наказать легко, то все-таки первый удар дается им со всего размаха и изо всей силы. Это даже обратилось между ними в обычай. Последующие удары он смягчает, особенно если ему предварительно заплатили. Но первый удар, заплатили иль нет ему, — его. Право, не знаю, для чего это у них так делается? Для того ли, чтоб сразу приучить жертву к дальнейшим ударам, по тому расчету, что после очень трудного удара уже не так мучительны покажутся легкие, или тут просто желание пофорсить перед жертвой, задать ей страху, огорошить ее с первого раза, что понимала она, с кем дело имеет, показать себя, одним словом. Во всяком случае палач перед началом наказания чувствует себя в возбужденном состоянии духа, чувствует силу свою, сознает себя властелином; он в эту минуту актер; на него дивится и ужасается публика, и, уж конечно, не без наслаждения кричит он своей жертве перед ударом: «Поддержись, ожгу!» — обычные и роковые слова в этом случае. Трудно представить, до чего можно исказить природу человеческую.